На Фонтанке ожидается солнечный ветер - стр. 49
— Какого цвета у тебя глаза? — спросила Лина. — Что ты любишь? О чем мечтаешь?
Странное занятие: сидеть рядом с чужим ребенком и не давать ему уйти — держать за руку. Впрочем, ее мама говорила, что чужих детей не бывает. Сколько Лина себя помнит — в их доме всегда было много детей. Мама опекала и угощала друзей Павлика и соседских ребятишек, подкармливала всех собак и кошек в округе. Мама... Всегда, когда Лина вспоминала о ней, ее сердце сжималось.
Длинная белая ночь рассеивала молочный свет, в котором стали проступать любимые лица и — вот это хуже всего — давние кошмары. «Так, оставить эмоции, только не сейчас. Потом, поплакать можно будет потом, когда все закончится». Она чуть сильнее сжала худенькую детскую руку. Шестилетний Лёня был сейчас где-то далеко, и она не знала, как помочь ему вернуться. Она вдруг вспомнила, каким Павлик был в этом возрасте — смешной, непоседливый. «Павлик — тридцать три несчастья» — говорила про него мама. Он действительно был озорником — то сиганет с крыши сарая, то ввяжется в драку. А у этого мальчика какой характер?
— Эй, не уходи, — попросила Лина. — Этот мир — сволочное место, но ты еще и пожить не успел! Так что, парень, держись, давай, держись. Цепляйся за свою маленькую жизнь.
Что человеческая жизнь — хрупкая, Лина знала. Это только кажется, что ты прочно привязан к этой земле толстенными канатами, кровеносными артериями, любовью близких. На самом деле ничего подобного — ветер дунет чуть сильнее, и жизнь твоя — тоненькая ниточка воздушного шарика — оборвется. Шарик рванет вверх, и ничто — никакая любовь и слезы близких — его не остановит.
Пацан все решал — куда ему. Остаться здесь или рвануть туда, в неизвестное. Металась душа…
«Если он выживет этой ночью — будет жить!» — сказал врач. И Лина повторяла как заклинание — надо продержаться до рассвета.
В белую ночь рассвет приходит незамеченным, но Лина его почувствовала, просто что-то разрядилось в самом воздухе, словно вот сейчас был преодолен какой-то важный рубеж, разделяющий тьму (ведь даже самая белая ночь — темна) и свет.
Утро наступило. И детская рука, которую Лина по-прежнему держала в своей, была тепла. Мальчик выжил.
В палату опять заглянул доктор, оперировавший ребенка. Ночью он приходил несколько раз, молча, ни о чем не спрашивая Лину, проверял своего безнадежного пациента и уходил. Он заговорил с Линой только сейчас.
— Вы так здесь и сидели? Что вы, идите домой!
Лина промолчала.
Доктор внимательно посмотрел на нее. Может быть, он что-то такое понял, потому что вдруг мягко сказал: