Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды - стр. 67

Как великий художник, Пушкин мог перевоплотиться в человека любой национальности и любой веры: он был испанцем Дон-Жуаном, немцем Фаустом, цыганом Алеко, ему знакомы Коран и Талмуд. Но он, как и всякий русский, впитал в себя органические черты человека тысячелетней православной культуры. Он крестился и венчался, не забывая поздравить близких с Пасхой и Рождеством, заканчивал письмо жене обычным «Христос с тобой». Иногда его обращение к Христу соединялись с острой сатирой на окружающее. Это особенно характерно для молодого Пушкина. В письме к дяде В. Л. Пушкину весной 1816 года он пишет:

Иногда он ерничает в стихах, используя христианскую лексику; таково неопубликованное стихотворение 1821 года:

И при этом он хорошо знал христианскую литературу: как и вся историческая проблематика, тема Христа рассматривалась в его творчестве на документальной основе. «Библию! Библию! И французскую непременно» – просит он брата Л. С. Пушкина в письме из Михайловского осенью 1824 года.

Пушкин хорошо знал Коран. В 1824 году он пишет поэму «Подражание Корану», посвященную П. А. Осиповой. Конечно, Пушкин и здесь не ставит целью точность передачи содержания глав священной книги мусульман: он свободно обращается с ней, стилизуя ее под свой замысел. Но он изучил Коран. В примечаниях к поэме он пишет: «Многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом». Пушкин успешно осваивает мировую культуру стиха, в том числе в религии и национальной специфике; он реализует свои сведения в «Подражаниях»: Анакреону, Шенье, французскому, арабскому, итальянскому, турецкому. Эти подражания даются ему легко, как и использование соответствующей лексики. Проиграв в карты рукопись своего сборника элегий, и оказавшись в ссылке в Михайловском, он пишет осенью 1824 года Вяземскому: «… принужден был бежать из Мекки в Медину, мой Коран пошел по рукам – и доныне правоверные ожидают его» (имеется в виду проигранный сборник стихов – Л. К.).

Но и молодой Пушкин отличает Библию от всех других источников. Библия для него – это серьезно: он связывает ее с мироощущением народа. «Библия для христианина то же, что история для народа, – пишет он брату и сестре в конце 1824 года. – этой фразой (наоборот) начиналось прежде предисловие «Истории» Карамзина. При мне он ее и переменил – добавляет Пушкин. В письме Жуковскому 26 января 1826 года Пушкин просит походатайствовать о прекращении его ссылки в Михайловском, так как он не замешан в заговоре декабристов. При этом он искренне перечисляет свои вины перед правительством и царем. Среди этих «свидетельств» вины – знакомство со многими декабристами, участие в кишиневской масонской ложе с 4 мая 1821 года по 1 августа 1822 года, когда все масонские ложи указом Александра I были закрыты, и наконец «упреки» Александра I Пушкину «в безверии». Пушкин долго каялся в этом своем проступке. Жуковскому же весною того же 1826 года он разъясняет: «Его величество, исключив меня из службы, приказал сослать в деревню за письмо, писанное года три тому назад, в котором находилось суждение об атеизме, суждение легкомысленное, достойное, конечно, всякого порицания». Но тогда же (февраль 1826 г.) в письме Дельвигу он не может не поспорить, в связи с женитьбой последнего, используя библейскую тематику: «Апостол Павел говорит в одном из своих посланий, что лучше взять себе жену, чем идти в геенну и во огнь вечный». Наконец, весной 1826 года, убедившись, что жандарм в связи с событиями декабря предыдущего года к нему не придет, Пушкин обращается с письмом к самому Николаю I. Он пишет, что в 1824 году, «имел несчастие» заслужить «гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно атеизма» в одном из писем, был уволен со службы и выслан. Он просит разрешения вернуться в столицу или выехать за границу для лечения. В этом письме Пушкин дает царю подписку о своей благонадежности. Фантазируя на уровне религии, Пушкин частенько оказывается близок к кощунству. В ноябре 1826 года, едва покаявшись царю в своем атеизме, он пишет Вяземскому: «Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитве, вероятно сочиненной при царе Иване. Теперь у ней попы дерут молебны и мешают мне заниматься делом». Непросто представить себе обстановку, при которой попы во главе с Ариной Родионовной «дерут молебен». Вероятно, это было не очень чинно и торжественно. В выезде за границу ему было отказано, но разрешено вернуться в Петербург. Однако уже через два года возникает дело о «Гаврилиаде», о чем он сообщает Вяземскому в письме 1 сентября 1828 года.