Муаровая жизнь - стр. 36

Я подошел к витрине. Столько колбасы в жизни своей еще не видел. Мне казалось, колбаса говорила со мной, ее аромат щекотал мой нос, казалось, я ее уже ел, просто нюхая. Покупателей было много, и меня совсем не было видно. Руки у меня, в неполные пять лет, действительно были худые и могли попасть к заветной колбасе, но ведь обратно нужно было руку не пустую сквозь тонкую щель вытянуть, а с толстенной колбасой. Этого, видимо, главарь, не блиставший умом, не учел. Когда стоял у прилавка, я это сразу понял и хотел было вернуться к Леньке и Косому, но, обернувшись, увидел кулак. Ленька – главарь, его приказы не обсуждаются, а я новенький, да еще и самый маленький по возрасту среди них, поэтому перечить не стал.

Я стоял, застыв перед стеклом, от моего дыхания оно запотевало. Стоял и дышал на стекло я очень долго. Продавец, заметив меня, даже предлагал несколько раз небольшие кусочки аппетитнейшей колбасы, несмотря на то, что у него были свои счеты с подкидышами и рванью, как он нас называл. Но мой возраст, худоба и весь мой внешний вид, видимо, вызвал у него жалость. От угощения отказался, лишь помотав головой, боясь, что следивший за мной главарь накажет за то, что свое брюхо набил, а об остальных не подумал.

Потом, не раз бегая в село, я заметил, что равнодушных женщин, проходящих мимо меня, обычно нет. Виной тому, наверное, были мои глаза. Женщины присаживались передо мной, долго и пристально в них смотря, говорили: «Какие же они голубые!» А потом обычно следовал вопрос: «А где твоя мама, малыш?» После этого вопроса я удирал: поди, заберут еще к себе. Некоторые так и предлагали. Но у меня уже есть мама, она далеко, и я редко ее вижу, но она у меня одна, и никакая там тетка ее не заменит.

И потом, жизнь в банде не такая уж и плохая оказалась поначалу. Я понял, что такое свобода, о которой говорили все, кто покидал колонию в выходные. Если бы еще воровать не заставляли и не мотивировали постоянно затрещинами – вообще красота. Я же теперь в банде, куда хочу – хожу, что хочу – делаю, ну почти. В селе я видел детей, и им постоянно что-то кричали родители, в основном это было: «Туда не ходи, сделай то, сделай это», – и тоже давали затрещины. Себя я чувствовал более свободным: Ленька не мамка мне, ему и перечил позже, и убегал, не делая то, что приказывал главарь. Правда, потом получал, но к этому привык понемногу. Демонстрируя свое превосходство перед местными детьми, мы обычно гордо шли улицами села, важно пошаркивая ногами, руки в карманы, в зубах тростинка, а они, в своих дворах помогая по хозяйству, с завистью на нас смотрели. Конечно, задирали их, но в драку сильную не лезли, ограничиваясь перебранкой. Ленька понимал, что городовой наши вылазки может прекратить, начни мы сильно докучать местным селянам. Городовой, видя нас, понимал, что мы сбегаем из колонии, но не старался нас поймать. Во-первых, попробуй, излови нас: мы словно мыши, быстрые и юркие, а во-вторых, жалел нас, наверное. Хлопот ему доставляли немного. Кроме мелкой кражи еды ничем не промышляли. Кошельки не трогали, деньги нас не интересовали. Что хотели поесть – изощрялись и так заполучить, без денег. А за воровство кошелька городовой сразу бы среагировал, и больше мы бы не смогли появляться там. А так мы сосуществовали на базаре в выходные дни в своей цепи питания: беспризорники – торговцы – городовой.