Муаровая жизнь - стр. 30

Учителя жили прямо в школах, в классах. Но не это оказалось самым страшным препятствием. Правительство приняло решение, что преподаватели – это лучшие агитаторы власти. Они образованы, начитаны, грамотны. Народ сильно сопротивлялся коллективизации. Поэтому на обязательных для всех в городах и селах вечерних занятиях, где учениками было взрослое население, преподаватели вели пропаганду правительственной программы. Для работников школы ввели казарменное положение без возможности отлучаться из зданий школ, за исключением выходного дня и лишь по письменному разрешению директора. Для тех учителей, которые имели ребенка, был приказ: «Забрать! И в колонию на обучение». Сложно себе сейчас представить, чем руководствовались люди, управлявшие страной. По их мнению, меня лучше воспитают в колонии, нежели родная мать-педагог. И я же был не единственным таким ребенком. По всей стране множество сирот, чему поспособствовал голод и разруха. Но больше всего сирот было искусственно созданных, потому что лагеря наполнялись репрессированными заключенными. К этому списку еще добавили и детей учителей.

О чем говорили взрослые я, конечно, не понял, мал совсем был. Не понял также, почему мамины глаза начали темнеть, как в моменты, когда ей становилось грустно.

– Вы единственный преподаватель с высшим образованием в нашей школе. Дети нуждаются в хорошем педагоге, – проговорил директор, когда мы выходили из кабинета, тем самым стараясь ее приободрить, затронув тему обучения.

Вот так странно – дети нуждались в моей маме, а я ее потерял. Они проводили с ней так много времени, как же я им потом завидовал! Я жил с чужими воспитателями, а она учила чужих детей. Но мама любила свою работу, которая ее отвлекала от боли и тоски по родному ребенку. Всегда надеялась, что где-то там, в нескольких десятках километров, есть учитель, который так же учит меня.

Что происходит, не осознавал, и, увидев повозку и лошадь во дворе школы, обрадовался еще одному приключению с мамой. Как же я ошибался! Я расстался с единственным близким и дорогим мне человеком.

Мысль о том, что ты одинок в этом мире, ребенок воспринимает совсем по-другому, не так, как взрослый человек. Только спустя годы и смотря назад в прошлое, понимаешь, как ты был одинок и никому не нужен. Но только не в возрасте неполных пяти лет. Твои глаза в этом возрасте широко смотрят на мир, и доверие к нему не исчезает. Ты шагаешь смело и уверенно по жизни, будучи таким, по мнению взрослых, беззащитным. Но ведь они не знают, что если ты голоден, то вполне можно сбежать на базар, где сочувствующие люди подадут, сжалившись, потому что вид твой всегда, мягко говоря, неопрятен, лицо замурзано, глаза просящие. И в твои годы тебе это совсем не помеха, а даже помощь в добывании пищи. Кроме того, давно уже умеешь стащить у зазевавшихся продавцов, что повкуснее. Например, конфеты. О, это моя слабость из слабостей. Ни одна колбаса не сравнится с этими дорогими сердцу сладостями в ярких обертках! Конечно, не всегда все удавалось гладко, и страдало или ухо, или то, на чем потом долгое время не очень комфортно сидеть, но это того обычно стоило. Ведь ты в данное время ничей, ты интернатовский подкидыш. Так обычно нас называли продавцы вдогонку, когда мы удирали, держа в руках кусочек колбасы, яблоки за пазухой или что другое. Но мы в этом своем положении видели и прелесть. Так бы повели к родителям, стыдили, вычитывали, при этом держа за ухо. А ты этого избегаешь, если случилось, что поймали и узнают, что твой дом колония, понимают – тебя не к кому вести, некому говорить о твоих проступках. Пара затрещин, накрученное ухо, и снова свобода.