Моя панацея - стр. 44
— Подумала, что я смогу полечить твои душевные раны? Раз уж я так сильно тебя хочу. Да, Инга?
Его пальцы на моём затылке. Слегка касаются волос, совсем невесомо, а по плечам вниз стекают ручейком мурашки.
— Я плохой лекарь, Инга, — наклоняется к моему уху, шепчет. — Очень плохой. Не гожусь на роль павликозаменителя.
Я хочу обернуться, но Максим кладёт руки мне на живот и прижимает к себе. Крепко. У него опять эрекция, но на этот раз меня она не пугает. Волнует.
— Или, может быть, ты решила его спасти, а? Пришла ко мне, вся из себя невыносимо сексуальная… ради него пришла?
— А что? Спас бы? Если пересплю с тобой, вытащишь Павлика?
Откуда во мне эта смелость? Желание спровоцировать на что-то? Господи, отродясь такой не была.
— Обязательно бы вытащил. Я же добрый. А ещё лох, которых свет не видывал.
Он толкает меня вперёд, к тумбе. Опираюсь на неё руками, держусь на ногах из последних сил, а Максим сзади. Кладёт ладони, фиксирует мои, крепко прижимает их к тёплой деревянной поверхности. Его эрекция упирается в мои ягодицы, и это заставляет одновременно съёжиться и неосозданно податься назад.
В ответ глухое рычание. Максим толкается на меня — не сильно, но ощутимо, и это больше похоже на секс, чем всё, что было у меня до этого. Во всём этом больше бесстыдства, смелости и греха, чем я могла вообще вообразить.
Максим кладёт левую руку на моё бедро, оглаживает, и ткань кофточки миллиметр за миллиметром поднимается вверх, пока горячие пальцы не ложатся на мою кожу. Обжигают, немного царапают, сжимают, выводят круги и линии, чертят границы. Из моей груди вырывается глухой стон, и я сжимаю крепко губы, жмурюсь.
Надо оттолкнуть. Надо вырваться. Уйти. Потребовать свободы. Только, когда руки Максима гладят меня так ласково и одновременно с нажимом, по-хозяйски, не могу сделать и шага. А ещё внизу живота печёт, пульсирует и ноет. Тянет и искрит.
— Ну что? Будешь спасать мужа? — в голосе слышится злость, а я мотаю головой.
Максим кладёт руку на моё горло, притягивает к себе. Укладываю голову ему на плечо, закрываю глаза. Не знаю, вино ли это говорит во мне, либо я окончательно и бесповоротно сошла с ума, но мне нравятся его прикосновения. Властные, уверенные, невероятно точные.
Словно он знает моё тело лучше меня самой, и теперь умело обращается с ним, как опытный музыкант со своей скрипкой.
— Ну? Я не слышу ответа.
— Нет, я не для этого пришла.
— Решила найти во мне спасение от поступков Павлика? Панацею? — в голосе немного стали, капелька мёда. Требование. Бескомпромиссность.
Так много всего, что я теряюсь во всём этом.