Моя навсегда - стр. 5

Это был вечер пятницы. Они только что поужинали, мать мыла посуду – посудомоечную машину она категорически не признавала, а Роман скроллил в телефоне афишу, предлагая вслух варианты, куда им пойти в субботу.

– Нет, ну если хочешь, можем для разнообразия и просто в каком-нибудь хорошем ресторане посидеть? Слышал, наши хвалят «Белого кролика». Вкусно там, говорят, и вид на город просто космический.

– Милый мой, – с улыбкой сказала мама, вытирая блюдо полотенцем, – всё это прекрасно, и кролик белый, и космический вид, но не с матерью тебе надо гулять.

Роман тотчас напрягся. Подобные разговоры неизменно вызывали в нём глухое раздражение.

– Ну, неужто у тебя никого нет? – поставив чистое блюдо в шкаф, мать присела рядом. – Ни за что не поверю.

– Ты же знаешь, что никого у меня нет, – сухо ответил он и отложил телефон. Настроение вмиг испортилось.

– Ничего я не знаю. Правда, нет? Совсем никого? Да быть этого не может! За таким красавцем девушки в очередь должны выстраиваться, – шутила мать. Но ему было не до шуток. Да и мать за несерьезным тоном прятала давнее беспокойство по поводу его личной жизни. Точнее, ее отсутствия.

– Прекрати, – отрезал Роман жестко и тут же, словно спохватившись, гораздо мягче добавил: – Мам, серьезно, давай не будем об этом.

Мать шутить перестала, но даже и не подумала менять тему.

– У меня не праздное любопытство. Я за тебя боюсь. Боюсь, что ты останешься один. Ты и так вон почти одичал. Молодой здоровый мужчина и один! Причем сознательно. Это ненормально. Противоестественно. Тебе двадцать шесть, а ты в какого-то монаха превратился.

Вот почему жизнь с матерью когда-то казалась ему душной и невыносимой, вспомнил Роман.

В монаха он не превращался. Но не рассказывать же матери о редких одноразовых встречах, чисто чтобы пар спустить. Ему самому после подобных эпизодов становилось противно. Да и мать, как он подозревал, интересовало совсем другое. Ей хотелось, чтобы он завел настоящие отношения, а то и вообще семью. Только вот ему этого не хотелось. Совсем. Категорически. Никого он больше к себе не подпустит, никому больше не доверится, и не потому что боится, нет. Просто больше ничего этого не хочет. Там, внутри у него, всё давно выжжено и мертво. Жаль, что матери этого не понять.

– Думаешь, я не знаю, что ты такой из-за неё? – не унималась мать. – Столько лет прошло… забыть давно пора! Она-то сразу забыла. В тот же год замуж выскочила, как только ты уехал…

– Я помню, – процедил Роман.

– А лучше бы забыл! И жил бы себе дальше, не думая об этой ш… – мать осеклась, но Роман все равно завелся.