Моя любовь, моё проклятье - стр. 106
– А если её спрошу?
Никита закусил губу.
– Я не хотел… я просто напился, перекрыло меня… И ничего такого я не сделал, так только...
Ремир сжал кулаки до онемения, стиснул челюсти до скрежета, пытаясь совладать с собственным гневом, яростно пульсирующим в висках. Неудержимо захотелось вытрясти всю душу из этого Хвощевского. Но нельзя, нельзя.
– Ничего такого не сделал… – процедил Ремир зло. – Сюда подойди.
Хвощевский приблизился к его столу.
– Ты в курсе, что из-за твоего «перекрыло меня», её сейчас на каждом углу обсуждают?
Он потупил взгляд.
– Сейчас я включу громкую связь, и ты перед ней извинишься. Минуту тебе на размышления. Хорошо подумай, что сказать. Учти, мне не надо, чтобы тут сплетни разводили вместо того, чтоб работать.
Хвощевский густо покраснел.
– Готов?
Ремир включил громкую связь:
– Полина Андреевна Горностаева, прошу минуту внимания. Вам желает кое-что сказать господин Хвощевский.
Никита склонился над микрофоном и глухим, надтреснутым голосом произнёс:
– Полина, простите меня, пожалуйста, за... тот неприятный инцидент… в пятницу… за то, что оскорбил вас своим поведением. Мне очень стыдно. Я поступил как последняя ско…
– Хватит, – Ремир выключил тумблер. – Это уже перебор. Выражения-то подбирай в эфире, не на кухне. Ну всё, ступай, последняя скотина. Стой. Ещё одно – чтоб к ней больше близко не подходил.
Хвощевский вдруг вспыхнул, немного помешкал, но всё же разотважился и выпалил:
– Вы не имеете права запрещать…
– Зато имею право уволить тебя по такой статье, что ты вообще работу не найдёшь, – Ремир поднялся из-за стола, закинул на руку пиджак, взял портфель. – Вон отсюда.
Хвощевский скрылся. Следом за ним вышел Долматов.
– Ремир Ильдарович, вы надолго уезжаете? – спросила Алина.
– Дня на два…
17. Глава 17
Глава 17
Полина долго думала, как вернуть Долматову его вещи. Видимо, он удирал от неё в такой спешке, что позабывал половину. Сейчас в ней клокотала не только обида, но и злость, и даже чуточку презрения она к нему, такому замечательному и такому, оказывается, трусливому, испытывала.
Но в этом состоянии Полина, во всяком случае, могла держаться уверенно и владеть собой. А вот все выходные, начиная с субботнего утра, когда обнаружился позорный побег героя, она хандрила так, что из рук всё валилось. Оплакивала свою несбывшуюся любовь, чувствовала себя обманутой, раздавленной и глубоко-глубоко несчастной. Вспоминала его горячие поцелуи, от которых сердце замирало, и тут же слезами уливалась. Ну и ругала себя, конечно же, на чём свет стоит за глупость, за слабость, за напрасные надежды. Размечталась! Возомнила! И ведь ей не семнадцать лет, чтобы о принцах грезить, чтобы так опрометчиво голову терять.