Моя чудачка - стр. 19
Понедельник – день тяжелый, это известный факт, и на пороге квартиры меня перехватил папа.
– Совсем ума нет? – Он нахмурил и без того вечно хмурое лицо. – Температуру мерила?
– Не, нормально, папа, – хрипнула я и отодвинулась, чтобы он не почувствовал, как пылаю. Одежда норовила загореться от температуры. – Лекции важные, нужно ехать.
Папа покачал головой и поставил толстый пакет на пол.
– Градусник неси, – сказал строго, стаскивая верхнюю одежду.
– Па-а-ап… – Меня повело от слабости и придавило к стене.
– Раздевайся, а то доиграешься.
– Ты всегда вмешиваешься! – разозлилась я. Дернула шарф и чуть не задушила себя. С трудом выпуталась и бросила его на полку. Стащила сапоги и куртку. – Я сама могу принимать решения, мы с тобой это уже проходили.
– Я дал тебе достаточно свободы, не вынуждай меня усилить давление.
– Не сможешь, – фыркнула я и захлопнула дверь в комнату. Хотелось крушить, но сил хватило только на шаг в сторону и сползти по стеночке. Папа прав, нужно отлежаться, но я же упертая, не признаюсь, что мне хреново, ни за что!
Позже меня насильно заставили съесть бульон и напичкали горстью таблеток. После них было тошно, и я провалялась до вечера, проклиная декабрь за его переменчивую погоду. В голову ничего не лезло: ни книги, ни тексты, даже общаться не хотелось.
На первый звонок мобильного я не ответила, лень было вставать, а вот пятый – меня уже взбесил, я сползла с кровати и на четвереньках добралась до рюкзака у стены.
– Чудакова, тебя почему на занятиях не было?
Охо! Мила Васильевна собственной персоной. Классная. И ужасная. У нас с ней постоянные контры, потому что ей чудится, что я не хочу учиться, а мне кажется, что она горит желанием выгнать меня из Академии. Так мы и не смогли разобраться в мотивациях друг друга уже второй год.
– Я слегла с простудой, – хотела сказать бодрей, а получился сплошной сип.
– Завтра будешь? – сбавил обороты тон классухи.
– На индивидуальные точно приду.
– И ко мне загляни, разговор есть. Выздоравливай, – и она быстро отключилась.
Ее нелюбовь ко мне не сулила ничего хорошего, потому «встреча» в двенадцатом кабинете – это уже выговор или нотация о том, какая я неблагодарная ученица. Талантливая лентяйка, как она любила меня величать.
Я еле дожила до вторника. Меня невыносимо ломило от бездействия. Хотелось бежать, играть, петь, писать, а руки и организм, зараза, отказывались слушаться.
Но я все равно поехала на учебу. Решила, что попаду на оркестр, даже если после него забьюсь в темный уголок и просплю до весны.
Первые часы высидела с большим трудом, меня отключало на монотонных лекциях по культурологии и ОКДД[1], а когда оказалось, что последняя пара – аранжировка, я застыла в коридоре и не смогла идти дальше.