Мой истинный враг - стр. 52
Мэтт так тяжело дышит, что Ребекку немного подкидывает на его груди. Или ее подкидывает, потому что впервые она так близко с чьим-то крепким, горячим мужественным телом, которое еще и пахнет круто…
Твою мать, Ребекка, возьми себя в руки…
Но она в других руках сейчас. В больших и грубых… На секунду в голове появляется картинка, как эти руки стискивают ее бедра – больно, до синяков. Приходится тряхнуть головой и зло посмотреть на Мэтта, а он, сволочь, лежит и не скрывает довольной улыбки. Убить бы его, разодрать грудь на ошметки, переломать ребра… Ненависть горит где-то в горле, ошпаривает язык, и даже шепотом говорить не выходит…
Становится совсем не смешно, когда ладонь Мэтта сползает с ее позвоночника вниз, туда, где, как она чувствует, на спине задралась толстовка. И она почти ощущает прикосновение пальцев к голой коже – почти-почти, но успевает вовремя вытряхнуть из рукава маленький запасной клинок. Лезвие острое, легкого нажима хватает, чтобы пустить кровь. Одно движение, и вот уже клинок упирается острием Мэтту в горло. И тот застывает, так и не опустив руку.
Ребекка чувствует, как ее пронзает насквозь собственной силой. Чувством, что она держит в руках не просто чью-то жизнь, а жизнь Мэтта. И ей это в кайф, ей просто сносит крышу, поэтому она подается вперед и, нависая над Мэттом, с улыбкой спрашивает:
– Рискнешь?
Странный смешок, а потом прикосновение пальцев к коже – ТАМ. Ребекка зло сцепляет зубы, водит бедрами, стараясь уйти от прикосновения, но выходит так, словно она трется пахом о пах Мэтта, и ей отвратительно, мерзко, противно! Она хочет сбежать, уйти, ей неприятно, холодно, погано – так, как никогда, и, чтобы сбросить с себя это чувство, она давит на шею оборотня клинком… Мягонько, словно кошка лапкой ласкает…
Кровь проступает резко, и ее много, у Ребекки мгновенно холодеет в груди… И ей становится хорошо.
Он лежит и смотрит на нее так, словно ничего не происходит. И руку не убирает. Наоборот… Мягко ведет пальцами по коже, плавно, медленно, осторожно. Кажется, что это даже не пальцы вовсе, а легкий ветерок забрался под толстовку. И глаза у него в этот момент пьяные, но какие-то завораживающие, красивые, возбуждающие.
Ребекка дышит рвано, часто, в груди болит – ей хочется заорать, разодрать самодовольное лицо Мэтта до крови, выдрать глаза! Ей хочется кусаться, пинаться, вопить, угрожать – только чтобы не трогал, чтобы не прикасался! И одновременно она знает, что Мэтт чувствует это – ее постыдное, взявшееся из ниоткуда возбуждение. Она пытается успокоить себя – это все адреналин в крови и чувство гордости за себя – повредила-таки Мэтту шкурку. Но где-то внутри, под слоями одежды, под кожей, ребрами и сочной плотью – где-то там в ней трепыхается что-то, чему она не может дать названия.