Мой друг Адольф, мой враг Гитлер - стр. 11

и Роона[3], Ибсена, Листа, Вагнера и Клары Шуман, сделанные моим дедом по линии Ханфштанглей, задавали стандарты своего времени. Двери нашего дома на вилле, построенной на Либихштрассе, в то время на окраине Мюнхена, всегда были открыты для гостей. Немногие люди искусства того времени не отметились в гостевой книге нашего дома. У нас бывали Лили Леманн[4] и Артур Никит[5], Вильгельм Буш[6], Сарасате[7], Рихард Штраус, Феликс Вайнгартнер[8] и Вильгельм Бакхауз[9]. Мои родители дружили с Фритьофом Нансеном и Марком Твеном. Атмосфера нашего дома была, можно сказать, нарочито интернациональной. Моя мать украсила часть дома зелеными занавесками, потому что это был любимый цвет королевы Виктории, чей портрет с подписью, адресованной по какому-то случаю моему отцу, смотрел на нас из тяжелой серебряной рамы. Разговоры щедро пересыпались французскими фразами. Гости сидели в chaise-longue [шезлонгах] за paravent [ширмами], а дамы страдали от migraine [мигрени]. Они делали teint [макияж] и пользовались parfum [духами], а друзья назначали rendez-vous [встречу] tête-à-tête [наедине] в foyer [фойе] оперы. Моя семья поддерживала бисмарковскую монархию и, нет нужды говорить, испытывала личную неприязнь к Вильгельму II.

Вместе с тем мы всегда испытывали огромный энтузиазм в отношении социального и технологического прогресса. Либеральные традиции 1848 года были сильны. У нас даже была собственная ванная, это в то время, когда принц-регент посещал заново отреставрированную гостиницу «Четыре сезона» раз в неделю, чтобы принять душ. Жаркий спор о преимуществах капитализма перед социализмом был уже в самом разгаре, и великим пророком новых отношений между работодателем и рабочим стал Фридрих Науманн с его идеями национального социализма. Я вспоминаю, что, когда мне не было и тринадцати, я стал постоянным читателем его еженедельного журнала Die Hilfe, а его рассуждения о преимуществах социальной монархии, основанной на христианско-социалистических принципах, стали моим главным политическим убеждением. Как потом я убедился на своем горьком опыте, это был не тот национал-социализм, о котором думал Гитлер.

В этой атмосфере я и родился в 1887 году. Сегодняшний день отстоит от того времени по меньшей мере на три эпохи. Тогда же родилось и мое прозвище, Путци, которое я вынужден был терпеть с тех пор, не в силах что-либо изменить. В два года я подхватил дифтерию во времена, когда вакцинации и детской хирургии совсем не доверяли. Мою жизнь спасла старая горничная, жившая с нами, крестьянка, которая неутомимо кормила меня с ложечки, приговаривая: «Путци, съешь это, путци». На местном баварском диалекте «путци» означает «мальчуган», и, хотя мне уже семьдесят лет и ростом я все еще под два метра, это прозвище меня не отпускает.