Мой брат Владимир Высоцкий. У истоков таланта - стр. 9
И это уже был ключ для последующего.
Тем не менее сначала появился еще один вариант, “промежуточный”, от которого мы тоже отказались, хотя он был театральный и выразительный.
Это был вариант “под Илью Рутберга”. Скрежет метала и визг тормозов, которые обрываются вдруг. Тихо и зловеще на черную сцену выползает все тот же мотоцикл с коляской. На нем – пирамида тел (“Сколько их может там удержаться? Пять? А если с десяток? Попробуем”), гора блестящих мышц, культурист на культуристе Кожаные штаны, у некоторых такие же куртки – на голое тело. Парни. Между ними – две девицы; не отличить от парней: тоже кожа, побрякушки, металлические заклепки и цепи. Что-то от Ульрики Майнгофф и ее банды.
Детское письмо В. Высоцкого матери Нине Максимовне
Пирамиду тел венчает нежное творение – а ля балет, в тунике. Венок из цветов на голове, длинные белые волосы, типичная Лореляй.
Пирамида – движение, единое целое, монстр. Потом они разыгрывают ритуал почитания принцессы. Рокеры ей поклоняются, приветствуют. После чего – группой насилуют свою Белоснежку. А девчата в кожанках им сладострастно ассистируют…
Со временем все выкристаллизовалось на модерновых мотоциклистах и на «ночных ездоках». На рокерах, врывающихся в город на модерновых мустангах: клаксоны, слепящий блеск фар, черная кожа, металлические побрякушки, цепи и дубинки.
Я записывал за ним его “мотоцикловый” сленг – для Зорина:
– Кончай слепить! (то есть не ври, не задавайся).
– Глуши мотор! (в смысле “ну ты и загнул!”).
– Слушай, ты бы отключил зажигание.
– Шоссе – как штык, вспарывающий брюхо ночи.
– Парень – бетон! (похвала).
– Дорога – как девка: сама под колеса ложится!
– Пойдем на обгон.
– На холостом ходу.
– Дай ему по фаре.
– Ну что ж, пеняй на себя: встретимся на зебре! (угроза смертью).
– Стриженая девка косы не заплетет! (то есть так быстро, что она не успеет).
– Асфальт! (наивысшая похвала).
И еще некоторые, записанные неразборчиво. Была реплика об “умниках-философах, которые учат нас жить. Сначала Высоцкий не возражал, чтобы в тексте фигурировал сам Брехт (“Придурок Брехт, очкарик и дерьмо, – вздумал нами обывателя пугать!”). Потом пришли к согласию, что это делать не следует, – пишем же сами, от Брехта “остались лишь рожки да ножки”, как в “Пурсоньяке”…
Брехтовский сценарий действительно выглядел как халтура, от него мы должны были взять только скелет, саму идею. Диалоги, юмор – “аттическую соль”, как говорил Высоцкий, должен был вложить в брехтовскую “сухомятку” Зорин.