Мост - стр. 21

– Не сейчас. Когда я буду умирать. Мне очень надо.

Я осторожно поворачиваю его на бок. Простыни в пятнах. Черная гангренозная жижа.

– Только не уходи, пока точно не умру. Я боюсь один. Я видеть тогда не стану, ты держи и говори. Я слышать тогда не стану, ты держи.

Он умный, ученый человек, Ринат Амиров. Куда образованней меня. Но сейчас он говорит не чище, чем испуганный лимитчик. Русский язык сползает с него, как мясо с костей. Тридцать лет назад он женился на москвичке. Двенадцать лет назад жена ушла. Он не женился снова.

Его некому забрать.

Я унесу грязное и приду назад. Успокаивающе глажу Рината по ногам, укрытым простынкой.

– Только вернись скорей, Алексеевна!

Всяк в коридоре шарахается в сторону. Простыни из-под Рината пахнут смертью.

Сестра-хозяйка отпирает передо мной дверь хозблока.

– Засовывай сразу в машинку, я запущу.

Она смотрит от двери.

– Алексеевна, сегодня ж не твоя смена?

Я молчу.

Она качает головой.

Я мою руки над облупленной ванной.

Кому объяснишь, что тот, над кем я полгода просидела – сначала в двести тридцатой, потом в одиночной палате – да, в той, где сейчас ждет Ринат, – что человек, памятник которому занесен снегом на Клещихе – до второй развилки прямо, потом направо почти до опушки, – так вот, он обещал вернуться. Он вернется здесь же, где умер.

Я узнаю его.

Когда я задумываюсь, то понимаю: я старуха, ополоумевшая от горя. Да только почему бы нет? Лучше верить в чудеса, чем кататься старыми костями по полу и выть или смотреть часами в окно, как там происходит чужая жизнь. Мое сумасшествие дает мне силы и к тому же полезно людям. В любом случае много думать об этом мне не стоит. Не дай бог, оно пройдет.

Пловцов, заведующий отделением, когда я вернулась в больницу, не стал смотреть на меня с вопросом, не стал задумчиво шептаться с другими за моей спиной. Он велел, чтобы меня оформили санитаркой по уходу. Пусть их шепчутся. Бабам не пошептаться – как мужикам не похвастаться. Пусть их.

Ринат спит.

Умаялся. Все ж таки полстакана водички сладкой выпил. Помылся. С полчаса еще поспит.

– Ох, мамань, как же ты вовремя, – вздыхает Кирилл, когда я заглядываю в тридцатую, – я уж запарился звать. И как нарочно, парней никого.

Ну да. Ходячие вечно в курилке. Сестру позвать – а она им что скажет: сами подложите.

А они ж и сами не здоровые. Тяжело им, большой Кирилл. А мне разве тяжело? Своя-то ноша не тянет. А как не своя, когда мамой называет?

Буфетчица Ниночка высовывается из раздаточного окошка.

– Алексеевна, поди позавтракай! Обед скоро, а я тебе все берегу, не мою тарелку.