Москва и Восточная Европа. Советско-югославский конфликт и страны советского блока. 1948–1953 гг. - стр. 27

Югославское ответное письмо от 19 мая 1948 г. стало фактически последним в переписке Москвы и Белграда, которая в действительности отражала разные представления Сталина и Тито о форме и содержании социализма и методах его построения. Думается, конфликт именно оттого и случился, что у Тито и его ближайшего окружения к 1948 г. начало складываться иное, отличное от советского ви́дение способа строительства социалистического общества. Набор критических «цитат» о Советском Союзе, приписываемый югославам, не был, скорее всего, «придуман» Жуйовичем, он неоднократно звучал в кабинетах партийного руководства. В советском письме от 4 мая не случайно отмечалось, что «беседа тов. Жуйовича с советским послом тов. Лаврентьевым не дала и десятой доли того, что содержится в ошибочных и антисоветских речах югославских руководителей»[61]. Сталин же исходил из того, что советский опыт является универсальным образцом, которому должны следовать все компартии стран «народной демократии» без исключения. И действительно, все компартии, подчиняясь иерархическому принципу, исполняли эту главную задачу – «возводить» социализм по советским лекалам. Тито неожиданно для всех решил нарушить это незыблемое правило и пошел против Сталина, который, похоже, сознательно его провоцировал, вводя санкции, затягивая экономические переговоры, отзывая советников из Югославии, рассчитывая в полном объеме обнаружить истинные намерения югославского руководства. Тито, который в 1946 г., находясь в Москве, слышал от Сталина его рассуждения, которыми тот делился в то время со многими партийными деятелями разного уровня – о многообразии путей к социализму, необязательности установления диктатуры пролетариата и следования по советскому пути к социализму в странах «народной демократии», мог поверить в искренность советского лидера. Как могли поверить в это и польские коммунисты Б. Берут и Э. Осубка-Моравский, с которыми Сталин беседовал в мае того же года, убеждая их в том, что строй, установленный в Польше, Югославии, и отчасти в Чехословакии, – это новый тип демократии, отличный как от буржуазной, так и в определенной степени от советской, рабоче-крестьянской[62]. Как представляется, изменение взглядов Сталина на проблему строительства социализма в странах советского блока могло произойти по причине изменения характера отношений СССР с Западом, их ужесточения, вызванного его обидой на бывших союзников, которые, по его мнению, вопреки ранним договоренностям, решили разными способами противодействовать советским усилиям по консолидации стран, отошедших в сферу военно-политического влияния СССР. Тогда в ожидании нового военного конфликта задачей Кремля становилась предельно возможная унификация политических систем стран «народной демократии» по советскому образцу и жесткая привязка их к политике Москвы. Сталинский, условно говоря, «либерализм» 1946 г. можно было бы объяснить необходимостью трансляции этих идей западным руководителям, которые должны были поверить, как это было с роспуском Коминтерна в 1943 г., в отказ Кремля от намерения распространять законы своей коммунистической империи на Восточную Европу. Кажется, Сталин решил пожертвовать Югославией, чтобы «оградить» компартии стран «народной демократии» от тех «ошибок», а в отдельных случаях «ереси», обвинения в которых были предъявлены КПЮ. Югославскую компартию можно считать в известном смысле «сакральной» жертвой Сталина, принесенной во имя утверждения нового курса ВКП(б) по отношению к странам «народной демократии». Он обозначил новые, более жесткие рамки, в которых должны были развиваться политика, экономика и идеология этих стран, теперь еще больше привязанных к сталинской теории социализма и внешнеполитической линии СССР.