Московское наречие - стр. 41
Солнце вдали уподобилось кровавому шатру, и рядом с ним в виде опрокинутой черной «У» вырос одинокий бархан с кривым шестом на макушке.
«Вот она, бля! – вскричал, ободряясь, Коля-нож. – Вообще-то я охотник, кого хочешь выслежу! Знаешь, сколько сайгаков перебил! Но кибитка моя, падла, так всегда спрячется, что и не знаю, найду аль нет!»
Навстречу им с невнятными намерениями, поскольку без хвостов, ушей и лая, выскочило множество лохмато-песчаных собак, каждая величиной с Колю-ножа. «Ах, мои сто блядей! – умилился он, слегка пообнимавшись с псинами. – Прочь, засранки!»
В быстрых сумерках подошли к глинобитному жилищу, окруженному плетнем, на котором торчали, как крынки, черепа каких-то человекообразных животных. Откинув овечий полог, ступили наконец в прохладный мрак. «Ты тут устраивайся, а я быстро соображу», – сказал Коля, отлично видевший впотьмах.
«Почему дети бояться тьмы? – растревожился Туз. – Наверное, помнят о ней такое, что взрослые позабыли». Доносилось шуршание, потрескиванье и нечленораздельные предложения. Стараясь расслышать хоть что-нибудь внятное, он от усилий все разглядел.
Прямо перед ним на резном надгробии сидела каменная баба, вроде скифской, но в ожерелье из раковин и с разинутым в крике ртом. Она рожала, и меж ног уже виднелась голова ребенка.
«Это Лучшая, или Сара по-тюркски. Богиня плодородия! – усиленно кивал Коля-нож, накрывавший у ее подножий если не стол, то пол. – Нашел неподалеку – вымыло дождями из кургана. Да что ты стоишь столбом? В ногах, известно, правды нет!»
Три пачки чая бухнул он в одну эмалированную кружку, и началось наполье чифирем и селедкой. «Горькое с соленым – такая наша жизнь! Первые свои годы совсем не помню. Скитался, кажется, беспризорником по улицам Нукуса. Пил водичку из луж, пока не подобрали добрые каракалпаки. А теперь гляди, каково – наша водочка-нукусовка!» – разлил он теплый напиток по пиалам и громыхнул, будто булыжниками, ладонью о ладонь.
Немедля из глубин кибитки явилась новая бутылка, вынесенная беременной в бледно-желтом сарафане женой, поражавшей, чем дальше, тем больше, сходством с богиней плодородия – такая же молчаливая отрешенность, да и одно на двоих имя. «Сара мне дана судьбой по уговору с Лучшей! У нас чисто платонические отношения, – заявил Коля, подразумевая, кажется, плоть. – Делаем детишек, и все тут! Их уже сто, пожалуй!» – махнул рукой по окрестностям. И только тогда Туз приметил деток, неуловимо и бесшумно, подобно стремительным теням летучих мышей, сновавших там и сям без страха тьмы и бездны, поскольку их самих была тьма-тьмущая и пропасть неизмеримая…