Московские бульвары: начало прогулки. От станции «Любовь» до станции «Разлука» - стр. 37
То есть как «буржуазную девку империализма».
Голая и бессмертная
«Ну, где тут голая Валька?» – с таким, по легенде, криком Хрущев ворвался на экспозицию. После чего реально устроил показательную, растиражированную прессой на всю страну трепку. В своих корявых речах-импровизациях он всем «модернистам-ревизионистам» и прочим расслабившимся в оттепель «пидарасам» посулил не только «резкое похолодание», но даже «лютый мороз». Однако случившееся сработало реверсом. Ранее слыхом не слышавшие о «голой Вальке» простые граждане очень заинтересовались. Интернет – тогда даже такого слова не было. Зато уже входили в быт самиздат, магнитофонная запись, квартирные выставки. Да и устное народное творчество никуда не делось. Так что все, кто хотел, дружно припали к этим источникам. После чего число людей, совершенно не путающих Фалька с «Валькой», сразу же выросло в разы…
Нахватанность пророчеств не сулит
С автором «Вальки» у Хрущева, вообще, вышел конфуз. По собственной малокультурности Никита Сергеевич даже не попал, а прямо-таки влип в историю. И влип анекдотично. Ведь дело даже не в том, что заочно взялся учить «революционному искусству» человека, который это искусство творил тогда, когда сам будущий лидер страны еще был неграмотным сельским пастушком. А прежде всего из-за того, что грозил «загнать за Можай» художника, который в тот момент уже четыре года как был неподвластен не только ему со всей его КПСС, но и вообще никакой земной инстанции.
Ибо уже четвертый год пребывал на Калитниковском кладбище.
Точности ради необходимо подчеркнуть, что совершенно чуждая хрущевскому восприятию живопись старого мастера Никиту Сергеевича всего лишь раздражала. А по-настоящему заводило совсем иное. Своим каким-то звериным идеологическим чутьем «охранителя строя» Хрущев безошибочно ощущал: главная опасность Фалька – в силе примера. Причем ладно бы только в области формальных поисков в искусстве. Но в поведении, в абсолютно недемонстративном, но решительном выходе из общего строя туда, где каждого художника ждет пусть полный лишений, но совершенно независимый от указаний сверху путь в творчестве.
«Уходя, оставить свет…»
Фальк за эту свою независимость заплатил сполна. Напомню еще раз, что с конца 1930-х годов и до его смерти в 1958-м художника удостоили всего лишь двумя персональными выставками: после возвращения на родину в 1939 году и буквально накануне кончины. Все остальное время свои готовые работы Фальк выставлял только в одном месте – вдоль стены своей мастерской на Соймоновском. Зато у Фалька было столько последователей и учеников, сколькими не могли похвастаться куда более распиаренные члены Академии художеств СССР. Творческие корни первых уходили еще в 1920-е годы, когда профессор Фальк преподавал во Вхутемасе. А по следам последних, как оказалось, я шел в самом начале 1960 года, во время своего уже ранее упомянутого визита на перцовские мансарды.