Морская душа - стр. 28
Нет, напрасно тому, кто сам не терял свое место в море, угадывать, что творится в душе такого капитана, какие чувства терзают его сердце, какие мысли мучают его изнемогающий ум…
– Ведь вот же до чего курить охота, чертова кукла, – сказал Пийчик, оборачиваясь к окну рубки. – Поищи-ка, Фрол Саввич, может, где в столе завалялось…
– Смотрел уж, Ян Яныч, – мрачно ответил Гужевой. – Всё как есть скурили. Доплавались… ни места, ни табаку…
– Плохо, – печально вздохнул Пийчик. – Я без табаку думать не могу.
– А чего думать-то? – флегматично возразил Гужевой. – Скоро светать начнет. Неужели не обнаружим себя, где мы есть?.. В крайнем случае и напрямик домой дойдем. На нас воды везде хватит, эка штука…
– Да я не о том, – помолчав, сказал Пийчик. – Я думаю, как бы нам на Чертову Плешь повернуть? Ну, мили на две ошибемся… Авось ничего.
Гужевой с явным беспокойством высунулся из окна.
– Что ты, Ян Яныч, как можно без точного места на банку идти? – неодобрительно сказал он. – Повернуть недолго, но коли не угадаем – там камушки, сам знаешь… Выдумали петрушку с этими маневрами, а нам в трибунал?
Пийчик снова вздохнул.
– Петрушка – оно конечно… А ворочать нам все одно надо. Все ж таки такое дело нам доверили – надо оправдать… Засмеют, Фрол Саввич. Вот тебе, скажут, и «Сахар»! Не зря его капусту возить поставили… И перед Андрей Андреичем неудобно: вспомнил о нас человек, надеясь, как на путных, а мы – на-кося…
Это рассуждение чрезвычайно не понравилось Гужевому, который не имел никаких причин обижаться на капусту. Наоборот, разжалование из тральщика в портовое посыльное судно избавило «Сахар» и самого Гужевого от утомительного хождения с тралом по минным полям, чем без продыху занимались весь прошлый год, и нынешняя спокойная жизнь была более подходящей. Упоминание же об Андрее Андреевиче вызвало в нем только неприятные воспоминания о некоторых ошибках по штурманской части, ядовито подмечавшихся последним. Поэтому мотивировки Ян Яныча никак не убедили Гужевого в необходимости искать ночью, без места, окаянную Чертову Плешь.
Но, хорошо зная своего капитана, спорить с которым, если уже он что заберет себе в голову, было занятием пустым, он дипломатично промолчал, надеясь, что вздорную мысль о постановке этого дурацкого заграждения скоро выдует из капитанской головы ночным ветерком.
Но Ян Яныч, еще постояв, повздыхав и подумав, вошел в рубку и склонился над картой.
На ней прямым пунктиром, отмеченным частоколом вех, тянулся Большой корабельный фарватер, от которого у злополучного Бабушкина маяка ответвлялась на юг длинная «Большая Лужская». В конце ее, в кокетливом ожерелье разнообразных вех – крестовых, нордовых, зюйдовых и иных, – чернела Чертова Плешь, и у одной из этих вех волей штаба было намечено то проклятое заграждение, от которого зависела победа красной стороны, честь посыльного судна «Сахар» и настроение Гужевого, который все с большим беспокойством ожидал, что наконец решит Пийчик. Неужто в самом деле пойдет на камни?