Морос, или Путешествие к озеру - стр. 6

Что он на самом деле таит в себе, не знали ни географы, ни зоологи, ни католические монахи, несколько раз без всякого успеха пытавшиеся сунуться в густые кущи между реками Парагвай и Пилькомайо. Замысел Риарта был грандиозен: новому парагвайскому гражданину предстояло нанести на карту ту часть полных опасностей, какие только можно вообразить в дикой сельве, неизведанных земель, которые пока еще принадлежали Парагваю, но на которые уже зарились боливийские стратеги вкупе со своими североамериканскими друзьями. Иван Тимофеевич едва сдержал себя, чтобы здесь же, в министерском кабинете, не пасть на колени и не возблагодарить Господа за то, что Всемогущий наконец-то услышал его тайные помыслы.

Уже на следующий день Главный почтамт Асунсьона принял от Беляева первый десяток писем. Что касается другой части соглашения, то бывшего артиллериста уже не могли остановить ни уговоры жены, ни подточенное здоровье, ни остужающий любую трезвую голову факт, что неизведанная область, которую предстояло штурмовать, имела размер в половину Франции. Иван Тимофеевич взялся за изучение местной флоры и фауны с рвением, которому мог бы позавидовать неутомимый Паганель.

Парагвайский Генштаб в силу стесненности в средствах финансировал экспедиции довольно скупо, но следопыт не роптал, довольствуясь тем, что есть. Беляев следовал по заросшим сельвой берегам рек, прибегая к услугам выносливых местных носильщиков и незаменимых мулов, зарисовывая с натуры птиц, зверей, деревья и обозначая на карте не только стратегические высоты, впадины и ложбины, но даже самые мелкие ручьи. Неожиданное появление нового Миклухо-Маклая в индейских селениях района Чако потрясло их обитателей. Однако не успели затянуться болотной водой следы первого посещения Иваном Тимофеевичем становищ непуганых детей природы, по впечатлению сравнимого разве что с визитом инопланетянина, как, спешно организовав вторую экспедицию, он вновь появился возле индейских костров. Обаяние свалившегося наиндейские головы белого странника обезоружило даже воинственных ичико[5], которые с восторгом пробовали на зуб привезенные ножи и разглядывали подаренные им ткани. Беляев изводил на покупки даже личные деньги, но никто не остался без подарков.

Любовь северянина к обитателям сельвы коснулась всех без исключения местных Пятниц. И любовь эта не натолкнулась на стену. Индейцы окружили невзрачного человека, для которого потеря пенсне была самой страшной из катастроф, не менее искренним обожанием. Так благодаря милости Божией Иван Тимофеевич наконец-то попал в свою истинную стихию. Не о ней ли мечтал он до самозабвения и на унылых практиках по возведению батарейных позиций под Красным Селом, и в царскосельском госпитале, и на обильно удобренных трупами галицийских полях, и в поставленном на дыбы эвакуацией Новороссийске, и в равнодушном Париже, и в чопорном Буэнос-Айресе? С восторгом принимая теперь каждый звук, вырывавшийся из индейской глотки, и каждый жест, которым тот или иной танцор в перьях сопровождал свой танец, дон Хуан высыпа́лся в индейских гамаках, прятался от тропических ливней под крышами незатейливых индейских домов, усердно работал веслом, сплавляясь с местными рыбаками по очередной безымянной реке, тянул сети, охотился на обезьян и совершал еще множество больших и мелких дел, успевая записывать, зарисовывать, запоминать, впитывать в себя все чудеса здешнего первозданного мира. Достижения были налицо: за три года Беляев умудрился изучить быт, язык и верования племен мака и чимакоко