Морос, или Путешествие к озеру - стр. 8
Опасности путешествий, такие как встреча на тропе с ягуаром или знакомство с жараракой обыкновенной (однажды Беляев просто чудом не наступил на замаскировавшуюся змею), неизбежные, словно детская корь, неоднократно подтверждали неизменное правило: Господь благоволит к блаженным. Вот почему всякий раз «заинька» имела счастье лицезреть благополучно возвратившегося из очередной командировки супруга, истерзанного колючками и москитами и пропахшего дымом до такой степени, что его приходилось буквально отмачивать в ванне. Сюрпризом для «заиньки» стало и то, что уже после третьей экспедиции Ивана Тимофеевича маршрут Асунсьон – сельва стал двусторонним. За Беляевым из тропических дебрей цепочкой потянулись его лесные друзья. Просочившись в дом, они обживали комнаты с чисто цыганской непосредственностью, пользуясь безграничным добродушием хозяина. Вскоре гости заполнили жилище до такой степени, что «заинька», терпение которой предсказуемо истощилось, то и дело спотыкалась о вытянутые тут и там ноги. Ко всему прочему, индейцев, а также их жен и детей, приходилось кормить. Не удивительно, что на первый план из целого множества предметов, которыми обросла чета Беляевых, выдвинулся котел, постоянно кипевший во дворе. Походный чайник генерала-инспектора, повидавший и степи Новороссии, и снега Кавказа, и лагеря для перемещенных лиц, также не имел права уйти в отставку: днем и ночью ветеран посвистывал носиком, снабжая желающих чаем.
Конечно, мака и чимакоко, у которых благодарность входила в число самых почитаемых добродетелей, вносили немалую лепту, снабжая своих благодетелей всевозможными фруктами, мясом тапиров и прочими дарами сельвы, однако недюжинный аппетит постояльцев не позволял создавать запасы. Их слоняющиеся по двору детишки отличались особой прожорливостью, но любые попытки даже после обильного завтрака потихоньку выхватывать из котла лакомые кусочки пресекались супругой хозяина на корню.
В отличие от жены, которая без стеснения могла наподдать особо обнаглевшему потомку очередного индейского вождя, Иван Тимофеевич продолжал благоволить к детям природы до такой степени, что готов был делиться с ними не только собственными рубашками и брюками, но даже и башмаками, являющимися для гуарани немыслимой роскошью. Пока «заинька» отскребала полы, хранившие следы очередного визита лесных гостей, или гоняла тряпкой маленьких сорванцов, он то пропадал в очередной экспедиции, то, отскобленный пемзой в ванне добела, проводил дни в окружении галдящих аборигенов сельвы, разбирая походные записки, систематизируя гербарии, обдумывая словари индейских языков и не забывая самым подробнейшим образом консультировать парагвайских военных во всем, что касалось ручных пулеметов Мадсена, минометов системы Стокса – Брандта и строительных материалов для сооружения опорного пункта Нанава в том же Чако (из древесины, пригодной для наиболее важных узлов обороны, Иван Тимофеевич особо выделял не поддающееся топору квебрахо). Разносторонняя и неудержимая деятельность этого специалиста по антропологии, артиллерии и фортификации привела к тому, что уже к тридцатым годам биография этого неказистого, рассеянного с виду, целиком зависящего от своих очков человека абсолютно соответствовала определению «выдающаяся». Но главное было еще впереди.