Монашеский Скит - стр. 8
Силы понемногу возвращались ко мне, но Амвросий не разрешал покидать лежбище. Признаться, я и сам не очень-то рвался повторять свою первую попытку подняться. Но однажды монах принес одежду – холщовые штаны и рубаху и сложил их в изголовье моей постели.
Теперь, когда я стал лучше чувствовать себя, но еще не был готов к деятельной жизни, мне оставалось заниматься исключительно раздумьями. Я перестал мучить себя бесплодными попытками что-либо вспомнить, вот только внезапно ко мне явилась мысль, захватившая меня своей неожиданностью: «Если я не знаю, кто я, значит, моя личность, мое «я» складывается из того, что я знаю и помню о себе? Я не знаю и не помню сейчас ничего – значит, мне не о чем сожалеть, не о ком скучать и не в чем раскаиваться? Все обретения и потери ждут меня впереди…»
Поначалу такой вывод казался настоящим благом – жизнь начиналась прямо сейчас, с чистого листа, заново.
Многие мечтают об этом – мне же это дано!
Но тут же странное беспокойство охватило меня – никто не ведает, что я оставил за порогом беспамятства. Может быть, нечто невосполнимо дорогое, ценное, неповторимое?
И теперь оно безвозвратно потеряно!
Чем я занимался в прежней, ныне утраченной жизни? Вдруг я был знаменитым, уважаемым человеком, автором книг или изобретений, ученым или артистом? Возможно, у меня была семья или любимая девушка, близкие люди, и теперь они не знают, что произошло со мной, или вовсе считают погибшим…
Я опечалился, но затем поймал себя еще на одной мысли: быть может, в прошлом я творил зло, и мое беспамятство послано свыше за поступки, совершенные в жизни минувшей? Не исключено, что я содеял преступление, пытался скрыться, и меня разыскивают…
Тогда все произошедшее со мной к лучшему?
Я затерялся в глухом, неведомом месте. Здесь меня никто не выдаст – ведь никому не известно, кто я такой.
Так чем является мое беспамятство? Избавлением от страшной кары, от мук совести или наказанием – вынужденным прозябанием в муках неизвестности?.. Кто я – счастливый «младенец», начинающий жизнь заново, или живой мертвец, которого не похоронили только по чьей-то доброте?
Мне необходимо было поговорить обо всем этом!
Но с кем?
Единственным возможным собеседником оставался Амвросий, с которым мы в прямом смысле не могли найти общего языка.
К тому же Амвросий являлся для меня загадкой. Кто он – мудрец, познавший всю суетность жизни и удалившийся в пещеру, желая оказаться ближе к природе? Простой крестьянин, пастух, нашедший в монашестве прибежище от повседневных тяжких забот о хлебе насущном? Грешник, замаливающий вдали от людей свои проступки, а может, и преступления? Способен ли он понять, что меня мучает?