Монашеский Скит - стр. 34
– Сызмальства много воды утекло, – отвечаю. – Я ныне и за себя не всегда поручусь.
– Что же мне делать, Петр? – тихо спрашивает Степан.
И тут будто толкнул меня невидимый глазу окаянный «помощник»:
– Вешайся! – говорю.
Господи, Боже мой, Ты мне свидетель… Сколько раз мне хотелось вырвать подлый язык, вымолвивший такое!
Но слово – не воробей.
Повернулся Степан и медленно, словно над каждым шагом размышляя, побрел со двора…
Мне бы кинуться вслед, окликнуть его, вернуть.
Но я – калитку за ним с силой захлопнул…
Аккуратна другой день загудела станица: Марченков Степан на общественном току повесился, в новом сушильном цехе!
Толковали: мол, слабаком оказался, судачили – тюрьма ему светила по итогам ревизии.
Но я твердо знал, кто убийца Степана.
Так же верно, как если бы веревку намылил и сам голову его в петлю засунул!
На похоронах не был – залег в сеннике, поставил бутыль самогона рядом и устроил себе суд, а Степану поминки. И выходило, что одна мне по совершенному суду дорога – следом за Степаном. Может, я так бы и поступил, да нашла меня в сеннике Наталья. Села у порога, голову рукой подперла и говорит:
– Горе заливаешь? Не знала я, что вы со Степаном такие дружки были…
Ни слова в ответ не произношу, только головой мотаю, потому что в глазах двоится.
Помолчав немного, Наталья продолжила:
– Не верится мне, что украл он чего-то… Не такой он был.
Тут меня прямо подбросило:
– Ты бы, – кричу во всю мощь легких, – эти слова не мне, а другому мужику говорила. Да не сейчас, а пока он жив был!
Усмехнулась она да ласково отвечает:
– Так ведь и ты, Петенька, тогда молчал. Степана же, поди, и при тебе худым словом поносили.
Слово за слово – замахнулся я на нее.
Но ударить рука не поднялась, расплакался я, как дите малое…
Вот здешние отцы говорят: хорошо это, мол, дар слезный – от раскаяния. Только, думаю, плакал я больше не от раскаяния, а от водки: спьяну, значит, да от жалости к самому себе.
Противное это дело – плачущий пьяный мужик.
Но Наталья не побрезговала, увела к себе. Только ничего тогда меж нами не случилось. Протрезвила она меня, отходила от похмелья.
С тех пор повадилась ко мне наведываться: то еды принесет горячей, то уборку или постирушку затеет. Мне же ее заботы – нож острый прямо в сердце – меж нами мертвый Степан стоит!
И сказать я ей о том не могу…
Потому и пить не бросил. Как начал с поминок на сеннике, так и остановиться не мог.
Наталья терпела, трезвого меня уговаривать пробовала.
Однажды был я со злой похмелюги, а она завелась: «Чего ты себя губишь?! Знаю ведь, любил ты меня… Бросай пить, я к тебе перееду, будем жить как люди».