Мои нереальные парни - стр. 13
– Фриттата, – повторил папа. – У нее есть английское название?
– Это вычурный омлет. Представь омлет, принаряженный для вечеринки.
Он засмеялся.
– Чудесно.
– Только сначала разберусь с вещами наверху, а после займусь готовкой. Может, пока принести тебе кусочек тоста? Или что-нибудь еще?
При виде растерянного папиного лица я тотчас укорила себя за слишком сложную постановку вопроса. По большей части папа был способен быстро принимать решения, но иногда путался при выборе ответа. Чтобы спасти его от замешательства, я спросила:
– Тост – да или нет?
– Возможно. – Он слегка нахмурился. – Не знаю, я немного подожду.
– Хорошо, когда надумаешь – скажи.
Я перетащила три коробки в свою спальню. За те десять лет, что я не жила дома, комната не изменилась и походила на музей типичной девочки-подростка начала и середины нулевых. Сиреневые стены, фотографии школьных друзей на стенке шкафа и свисающие с зеркала потускневшие браслеты, которые мы с Кэтрин привозили с музыкальных фестивалей. Я просмотрела бумаги в коробках: в основном графики и планы, не имеющие сентиментальной ценности. Страницы из записных книжек конца девяностых с датами визита к зубному и расписанием занятий. Стопки старых газет с историями, вызвавшими папин интерес. Из кучи макулатуры я вытащила несколько писем и открыток: длинное послание от его покойного брата, моего дяди Ника, с многочисленными жалобами на слишком жирную еду на Паксосе; открытка от бывшего ученика с благодарностью за помощь при поступлении в Оксфорд и снимок счастливого выпускника у колледжа Магдалины. Мама права: эти реликвии прошлого ему не нужны, но я понимала папино нежелание с ними расстаться. У меня самой в обувных коробках хранились билеты в кино с первых свиданий с Джо и счета за коммунальные услуги из квартир, где я больше не жила. Почему-то они казались важными: чем-то вроде свидетельства прожитых лет, которое в случае чего можно предъявить, как водительские права или паспорт. Возможно, папа каким-то образом предвидел необходимость сохранить бег времени в бумагах, страницах ежедневника, письмах и открытках на случай, если файлы его памяти однажды исчезнут.
Внезапно раздался пронзительный визг пожарной сигнализации. Я бросилась вниз на запах гари. Папа стоял в кухне и, заходясь в кашле, вынимал из дымящегося тостера обугленные страницы «Обсервера».
– Папа! Что ты делаешь?!
Перекрикивая тонкий, пронзительный сигнал, я замахала руками в попытке разогнать дым.
Папа смотрел на меня как лунатик, пробудившийся ото сна. От обгоревших страниц сложенной газеты в его руке поднимались струйки дыма. Папа перевел взгляд на тостер, потом снова на меня и ответил: