Мое не мое тело. Пленница - стр. 52

Я сглотнула, чувствуя, как внутри все покрывается льдом. Я знала эти звуки, знала, о чем она говорит. Розали терла замерзшие ладони о ткань.

— Знаешь, каково быть домашней зверушкой? Приползать по первому зову, когда ему приспичит? А приспичивает, ой, как часто! Не иметь права отказать, даже если разваливаешься на части! Что? — она посмотрела на меня со злой кривой усмешкой. — Не успела еще?

Я покачала головой. Розали отвернулась, будто мой ответ вызвал глубокую досаду:

— Чувствовала себя подстилкой, дрянью. Особенно когда мне впрямь было хорошо с ним. А было… Было! — она почти выкрикнула. — Ненавижу себя за это! Думала, сдохну, пока не научилась наиром управлять. Так стало проще.

Я едва не подскочила:

— Как? Скажи! Как управлять?

Она повернулась:

— А сама не знаю. Чувствую, будто вот здесь что-то набирается, — она стукнула себя кулаком в грудь, — а потом отпускает.

— Что ты делаешь при этом? Что думаешь?

Розали отмахнулась:

— Да отстань ты — только вздохнула свободно. Даже вспоминать не хочу.

— Мне нужно! Скажи, прошу!

— Обратно собралась?

Я покачала головой.

— Дело твое — не держу. А мне в Омрон надо.

Она обхватила себя руками, потирая, шумно вздохнула. Ее лицо будто разом постарело на несколько лет.

— Я должна сына найти. — Она молчала какое-то время, потом подбородок задрожал. — Он совсем маленький. Крошка. Вот такой, — она протянула руку перед собой, показывая рост. — Разве можно спокойно жить, не зная, что с твоим ребенком? Не имея возможности его обнять? Ему пять. Было пять, когда я видела его в последний раз.

Она вдруг разрыдалась, закрыв лицо руками. Согнулась, вздрагивала. Я села поближе, погладила по спине:

— Ты найдешь его.

Розали поймала мою руку, крепко сжала:

— Ты прости меня за все эти слова. Ты — единственная за все это время, кому я могу все рассказать. Знаешь, как оно печет вот здесь, — она похлопала себя ладонью по груди, — когда заперто. Когда некому пожалеть.

Я молчала. Ее горе было таким неподдельным, таким глубоким. Будь я на ее месте, наверняка чувствовала бы то же самое.

— Значит, ты все это время планировала сбежать?

Она кивнула, всхлипнув:

— Я была одета, обута, я ела со стола Абир-Тана сколько хотела. Но ты не представляешь, что такое быть разлученной со своим ребенком. Каждый раз, когда я ела, я постоянно думала о том, сыт ли мой мальчик. Одет ли, обогрет? С кем он? Кто эти люди? — Она сжалась, будто хотела стать меньше, прошептала едва слышно: — Жив ли он.

— А что говорит сердце?

Она снова сжала мою руку:

— Сердце всегда надеется. Потерять надежду — все равно, что умереть. Тогда уже жить незачем. Я сделаю что угодно, чтобы снова увидеть его. Солгу, предам, убью. Нет ничего запретного. — Она будто очнулась, выпрямилась, задрала подбородок и шумно глубоко дышала, успокаиваясь.