Мне уже не больно - стр. 6

Мой врач был единственным человеком, который казался нормальным в этом месте, где все вокруг пропитано безумием. Он выделялся на фоне всего этого хаоса – высокий, широкоплечий, с обликом, словно сошедшим с древнерусских сказаний. Его светлые, почти желтоватые волосы и едва заметные брови делали его похожим на героя древности. Но была одна деталь, которая всегда вызывала у меня легкое недоумение: когда он говорил, его губы странно дергались, будто он пытался пережевать свои пышные усы. Это было нелепо и одновременно как-то успокаивающе. Даже его странности были предсказуемы и, в каком-то смысле, приятны.

Однажды он задал вопрос, который зацепил меня больше, чем я ожидала:

– Почему ты никогда не интересуешься, когда тебя выпишут?

Вопрос прозвучал неожиданно. Я подняла глаза на него, чувствуя, как мои мысли вихрем проносятся внутри, но снаружи сохраняла абсолютное спокойствие. Я знала, что многие пациенты задают этот вопрос – когда они смогут уйти, когда их "свобода" наступит. Но у меня никогда не было такого порыва. Я не стремилась к выписке. Мое место было здесь, в этих стенах. Как бы странно это ни звучало.

Я пожала плечами и ответила просто:

– Зачем? Здесь мой дом.

Он нахмурился, явно не ожидая такого ответа. Его глаза, спокойные и проницательные, словно искали что-то в моих словах, что-то скрытое, чего я сама не понимала.

– Некоторые считают это место тюрьмой, – сказал он, как бы проверяя мою реакцию.

Я на мгновение задумалась. Тюрьма? Возможно, для кого-то это действительно было место заключения. Для меня же это была скорее клетка, но клетка не из этих стен, а изнутри. Я не чувствовала разницы между тем, что находится снаружи, и тем, что внутри меня. Это было одно и то же.

– Моя тюрьма внутри, – сказала я, глядя прямо ему в глаза. – Не важно, что снаружи.

На мгновение в его взгляде появилось понимание. Он, казалось, уловил суть моих слов, но не пытался их оспорить или анализировать дальше. Он просто понял. И это было странно – впервые кто-то не пытался навязать мне свои интерпретации. В его глазах не было осуждения, только легкое принятие того, что для меня эта жизнь за решетками была нормой.

В тот момент я поняла, что он, вероятно, был единственным человеком, который действительно не смотрел на меня как на больную или сломанную. Он просто видел меня такой, какая я есть.

Октябрьский месяц стал последним, который я провела в этих болотно-зеленых стенах. Кажется, это был самый тоскливый, но в то же время тревожно-спокойный период. Вроде ничего нового не происходило, дни шли своим чередом, но я чувствовала, что что-то назревает. Что-то должно измениться, хотя я не знала, в какую сторону. И вот однажды это случилось.