Мизанабим - стр. 35
О карантине Скат тоже узнал одним из первых – благодаря им. Выменял добычу в Холодном доме, прежде чем залечь на дно. И всё же он подвёл братьев.
Умбру подвёл.
Оглядываясь, он шагает к маяку. По левую сторону тянутся промышленные цеха, где даже среди ночи что-то лязгает и грохочет; сквозь трубы рвётся горький дым и снопы искр. По правую руку спят те, кто недавно кутил до утра. Боятся высунуть носы из-за дверей. Кутаются в иллюзию безопасности, как в насквозь дырявое, изъеденное молью одеяло.
Скат не судит. Он знает, что такое страх смерти – животный, сковывающий, заставляющий всё внутри цепенеть. Кто-то спасается бегством, кто-то бьёт в ответ, всегда находя виноватых, но чаще люди просто замирают – в надежде, что обойдётся. Что их-то точно не тронет хворь…
Скат пережил её.
Пережил мастера Дъюра и то, что называли проклятием тамерийских руин. Всё это, казалось, было не с ним, в другой жизни – со смуглым мальчишкой по имени Сеох, который считал по утрам крикливых чаек. Чётное число – к добру, нечётное – к худу. У того мальчишки не было чернил под кожей и понимания, что он может без труда и угрызений совести убить человека.
Не одного. Многих.
Он сворачивает раз, другой, выходит через подворотни на узкую тропку, что идёт вдоль берега – к стоящему наособицу маяку. Его круглый бок с дневной меткой белеет на фоне неба. Скат поднимается на крыльцо и стучит по-особому: два раза медленно, три быстро.
Дверь открывают не сразу.
– Какой глубинный демон тебя принёс?
– И я рад встрече, мон Пепел, – усмехается он. – За порог пустишь? Или бросишь на съедение ветру?
Старый смотритель цедит пару ласковых слов себе под нос, но сторонится, пропуская гостя внутрь – ну узкую винтовую лестницу.
В жилой комнате горит газовая лампа – не масляная, к которым он привык. Здесь тесно, но по-своему уютно. Бывали дни, когда Скат – тогда ещё Сеох – поднимался на самый верх, на обзорную площадку, с которой остров представлялся маленьким – город лежал в устье скал, как на ладони, – а дальше начиналась бескрайняя и бездонная синева…
– С чем пришёл?
– Скорее, от чего, – хмыкает Скат. Оставаться в Крепости ему тошно. – Мои сегодня нашли девчонку. Из племенных, но по-имперски говорит как дышит. На берегу выловили, будто рыбёшку.
– Ну, – хозяин хмурит седые брови, – а от меня чего?
Если бы не рубаха имперского кроя в цветах Клифова флага – белом и синем – его самого можно принять за тамерийца. Высокого и тощего, но крепкого, как весло, с кожей обветренной, задубевшей от времени и покрытой морщинами, с глазами пронзительными, как свет маяка, с голосом хриплым и резким, как скрежет пресловутых цепей в гавани.