Мирное время-21. Премия им. Ф. М. Достоевского - стр. 30

В человеке, считающем себя порядочным или невиновным, не подходящим для узилища, вид уголовников, разошедшихся по двору, прорезает особую, острую собачью чуткость к сочувствию. Новенький, поравнявшись с Григорисом, остановился и взглянул на разглядывающего его человека так, как вечно голодная душа – собака глядит на прохожего, у которого в руке колбаса.

– Серб? – в лоб спросил Григорис по-русски.

– Болгарин. Стоян я, – отозвался новенький и протянул руку.

– Еще лучше. Пойдем, пройдемся вместе.

Они двинулись, а Михель – тенью за ними. На дорожке втроем в линию уместиться трудно.

– У тебя что случилось? На вора ты не похож, руки, как у каменщика. Травой тоже не торгуешь, верно?

Болгарин замотал головой. Григорис вспомнил, что в Болгарии согласие именно так выражается – «да» как «нет», а «нет» как «да». Он усмехнулся. Стоян, в свою очередь, то ли понял причину, то ли просто обрадовался возможности, допущению улыбки, и его серое лицо просветлело и разгладилось.

«Не тупой. Это хорошо», – порадовался материалу Григорис.

– Погоди, не говори. Я угадаю.

«Не вор, взгляд ровный, движения рук замедленные, ладони – что совковые лопаты. Лицо-то добряка, но подбородок – с упрямцей, хоть и маленький. Нос битый. Понятно», – произвел он в уме быструю выкладку.

– Драка? По пьянке или по обиде влепил кому-то, а тот виском об угол, или затылком об унитаз? А протрезвел ты уже тут, и без адвоката, так? К тому же не резидент?

Глаза Стояна мгновенно заволокло сизой пеленой. Он снова сник.

– У меня тоже нет адвоката, – через плечо Григориса вставил Михель.

Он таким способом решил напомнить греку, что тот с пару дней как обмолвился, будто пошлет на волю весточку и добудет защитника, который на кражах запчастей собаку съел. Но грек не обернулся. Напротив, его затылок окаменел.

– Хуже? – продолжил он свой допрос.

Болгарин остановился. Он снова погрузил ладони в глубокие нашивные карманы арестантской куртки.

– Они мне говорят, я ножом. Что два свидетеля, тоже говорят. А я только вышел разобраться. Один вышел, их трое. Обижали, за куртку этот дурак схватил. Вот, у шеи. Я ему кулаком в нос, а они твердят, ножом в горло. Свидетели есть, говорят… А я дома строю. Такой добрый контракт в Бонне! Только что, только что договорился. Теперь какая стройка! Чёрт меня возьми идти в ту кнайпу.

– Убил?

– Мне говорят, он в коме. Плохо очень?

– Нож нашли? Предъявили?

– Нет ножа. Спрашивали, где нож. Не было. И я тут, а подруга ничего не знает. Куда я пропал. Жениться хотел. Теперь эта беда.

– Красивая?

Стоян и тут отчаянно мотнул головой, вынудив Григориса невольно улыбнуться. Впрочем, своей улыбки грек не стеснялся, как не стеснялся всего того, что делал, потому что не было и нет над ним судьи, кроме бога и его самого. Как-то – было это семь лет назад – зашли к нему в магазин три фраера. Два чеченца и громила-украинец, еле в дверь вписался.