Минтака Ориона - стр. 20
– А хозяин корчмы – твой отец?
– Нет, это дядька. Отца нет, одна мамка.
– Знаешь, ведь слыхала уже, что я – художник?
– Да, барин.
– Так вот, Люба, я очень хочу тебя нарисовать. Ты не представляешь, как ты красива! Я никогда не встречал девушек лучше тебя. А здесь, по большому счету, твою красоту некому оценить.
– Ой, барин! – воскликнула она. – Что вы такое говорите!
– Я говорю то, что думаю, то, что чувствую. Таких натурщиц, как ты, ни у Репина, ни у Крамского не было. Ты не стесняйся, Люба, я у дядьки спрошу разрешения.
Он говорил и уже давно видел эту девушку, ее одухотворенное лицо, на холсте. Видел ракурс – поворот головы, угол глаз, положение рук и плеч. Она уже была на холсте, но… лишь в его воображении. И пока он говорил с ней, всё остальное, что находилось вокруг, перестало для него существовать, исчезло, умерло.
А между тем, мужики, что сидели поодаль, давно насторожились и проявили повышенный интерес к словам приезжего. Что-то было незнакомое им в его интонации, что-то явно выпадало за рамки привычного поведения. И они в своем угаре, постоянно подкрепляемом очередными стаканами алкоголя, вдруг уразумели, что этот московский прыщ, чужак и никчема просто-таки самым наглым образом хочет соблазнить их любимицу, их девку – местную, так сказать, достопримечательность. И они, не сговариваясь, а лишь по каким-то внутренним, синхронным позывам, встали одновременно со своих мест и подступили к Сергею.
– Ты пошто нашу Любку обижаешь?! – спросил тот, что начинал накануне знакомство. – Отвечай!
– Да вы что, как это обижаю! – возразил Сергей.
– А так. Мы всё слыхали. У нас подобное не остается без наказа.
– Ничего не понимаю! – сказал Сергей. – Я только хотел ее нарисовать…
– А вот мы тебе сейчас нарисуем!
И они, так же не сговариваясь, а повинуясь исконно русским внутренним порывам, идущим от той самой – широкой и всеобъемлющей души, набросились на московского гостя. Били долго. Со знанием дела. Сергей поначалу пытался отмахиваться, но вскоре упал, и подняться уже не сумел…
…Очнулся он в доме Никифора Лыкова. Мария Ивановна с печальными глазами русской бабы, готовой сострадать каждому и в любую минуту, сидела рядом и промачивала холодным полотенцем кровавые ссадины на его лице.
– Потерпи, потерпи, болезный, – приговаривала она. – И понесло ж тебя туда!
– А… что… я жив еще? – еле шевеля вздутыми губами, спросил Сергей и сглотнул что-то густое и соленое.
– Да жив, жив! – успокоила его хозяйка. – Еле теплого принесли. Кабы не Ванька-корчмарь, забили бы до смерти, ироды!
Сергей попытался пошевелиться, но, почувствовав резкую боль в боку, не стал даже повторять попытку.