Минтака Ориона - стр. 18
– Знаете, сударь, – осторожно заметил Эндрю, – может быть, я, как никто другой, вас понимаю…
Сэр Алекс, в душе которого бушевало негодование, пропустил мимо ушей слова своего спасителя. Он хмуро отстегнул шпагу, снял с себя перевязь, начал раздеваться. Было заметно, что движения правой руки причиняют ему боль.
– Пора отдохнуть, – сказал он. – Завтра или послезавтра нам предстоит отправиться в обратный путь. Несколько кораблей, несших службу в этих водах, уходят в Англию для ремонта и отдыха. Мы пойдем на одном из них. Полагаю, вы не откажетесь вернуться на родину?
– Благодарю вас, сударь, – тихо ответил Эндрю.
Они улеглись на довольно жесткие постели, застланные грубыми простынями. Эндрю сразу же лег на спину, подложив руки под голову. Так ему легче думалось, он знал это из многолетнего жизненного опыта. Капитан Хендерсон долго ворочался на своем ложе, что-то невнятно бормотал себе под нос.
– Эндрю, вы спите? – вдруг тихо спросил он.
– Еще нет.
– Тогда скажите, где вы научились так драться. Я никогда в жизни не видел подобных приемов.
– Это японская борьба. Я овладел ею на востоке.
– Вы бывали на востоке?
– Да.
– А какой главный принцип этой борьбы?
– Терпение, – ответил Эндрю. – Возьми себе мое терпение, дерево на утесе. Дай мне взамен твое терпение, не ведающее о себе.
– Это вы сами придумали?
– Это сказал Дзюн Таками, японский поэт двадцатого века.
– Какого века? – переспросил сэр Алекс. – Сейчас идет тысяча семьсот шестьдесят первый год. Вы, должно быть, очень устали, поэтому оговорились.
– Возможно… – тихо ответил Эндрю, и почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу.
В деревне Благово – а именно так, божественно, называлось то место, где Сергей оказался – он собирался пожить некоторое время. Неделю, не больше – как, впрочем, согласятся его гостеприимные хозяева. Однако задержаться пришлось дольше, чем на месяц…
Случилось ему в один из дней зайти в местную корчму – так, для интереса, глубже с крестьянским бытом и нравами познакомиться. Избенка эта, как и положено, вероятно, было, давно прокоптилась дымом очага, запахом жареного мяса и лука да пряным духом самогона, что медовухой звался. Темненькая, невзрачная такая избенка. Но народ здесь не переводился. Ноябрь все-таки: и в поле, и в огороде делать нечего. Вот и собиралось тут местное общество – выпить, поболтать о делах, в кости поиграть на щелбаны.
Когда Шумилов, осторожно пригнувшись в низком проеме двери, шагнул в этот полумрак, все глаза, что открыты были в тот миг, да еще видеть могли, враз сверкнули в его сторону. Еще бы, не часто случалось чужака тут увидеть: что, если не таков он, как все мужики? Ан, нет – о двух ногах, о двух руках, голова на месте, глядит приветливо. Что еще надобно?