Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 3: Возможное и действительное в социальной практике и научных исследованиях - стр. 62

1. «…Совершенно противоположные миры соприкасаются и борются здесь один с другим и медленно стремятся к добровольному равновесию, т.е. к добровольному отмиранию старого времени…» [там же, с. 378]. Очевидно, что опыт двух последних столетий позволяет прокомментировать этот тезис с указанием на конкретные исторические формы, в коих воплотилась эта сущностная характеристика нашей эпохи. Вся первая половина XIX в. была насыщена борьбой двух «совершенно противоположных миров», мира нарождающихся современных капиталистических наций и мира «старых режимов» континентальных держав Европы. Исход этой борьбы подвел мир к новому равновесию, которое равно умерило крайности обеих сторон и – с середины XIX в. – придало первым известные атрибуты имперского господства, а вторым – буржуазно-капиталистический прагматизм и националистическую идеологию. XX век стал ареной нового антагонизма двух противоборствующих миров: империалистического капитализма и мирового коммунизма. Исходом этого нового раунда всемирной «борьбы противоположностей» стало рождение нового мира, мира конвергенции мировых систем, социальной ответственности бизнеса, торжества социального государства, стремящегося сочетать принципы либерализма и социальной поддержки населения. Наконец, сегодня уже в явной форме артикулирован новый глобальный конфликт противоположностей – на уровне так называемого «столкновения цивилизаций» (см. работы С. Хантингтона). Но острота этого конфликта, а также его «экзотические» формы не должны скрывать от нашего взора ту перспективу его развития, которую, по существу, провидел более двух столетий тому назад Фихте: борьба цивилизаций и полярных принципов миропонимания и жизнеустроения (в наиболее непримиримой форме воплощающаяся в наши дни в противостоянии западного и исламского укладов жизни) постепенно, но с неизбежностью приведет к новому «добровольному равновесию» и «отмиранию старых форм», т.е. к неким интегральным и более универсальным принципам жизненного устройства, базирующимся на новых ценностных основаниях, в сравнении с которыми нынешние ценности Запада, равно как и ислама, окажутся лишь более или менее приемлемым, но страдающим односторонностью приближением.

2. «…У такой эпохи не может остаться ничего, кроме одной голой индивидуальности… там не может и возникнуть сознание об едином, или о роде, и единственно существующей и властвующей является индивидуальность… единственно возможная для такой эпохи индивидуальная и личная жизнь определяется влечением к самосохранению и благополучию; далее этого влечения не идет природа в человеке…» [Фихте, 1993, с. 383– 384]. «В области нравственности она признает за единственную добродетель преследование собственной пользы, …а единственным пороком она объявляет упущение своей выгоды… С невыразимым состраданием и сожалением она взирает на прошедшие времена, когда люди были еще так ослеплены, что позволяли призраку добродетели… вырывать уж совсем было направлявшиеся им в рот наслаждения…» [там же, с. 388–389]. Существо мировоззрения этой эпохи: «…весь мир существует лишь для того, чтобы я мог жить и пользоваться благополучием…» [там же, с. 384]. Эта вакханалия гедонизма и индивидуализма, еще умеряемая в эпоху Фихте хотя бы внешней религиозностью (существо которой выражено им так: «Бог существует здесь только для того, чтобы заботиться о нашем благополучии, и лишь наша нужда вызвала его к существованию и привела его к решению существовать…» [там же, с. 389]), в наше время посрамлена еще более впечатляющими феноменами, порожденными конвенциональными