Метаморфозы. Тетралогия - стр. 100

Оксана сидела над книгой, застывшими глазами глядя перед собой. Возможно, у нее что-то начало получаться; Сашка пересчитала оставшиеся деньги и, не оглядываясь, вышла из общаги.

Она вернулась к обеду, неся во внутреннем кармане плацкартный билет. Поезд стоял на станции Торпа две минуты – с ноля двадцати трех до ноля двадцати пяти, ночью, естественно. По дороге из кассы Сашка зашла на почту, и дозвонилась маме, и сказала, что тринадцатого – под старый Новый год – ее можно будет встречать на вокзале в полдень. Взрыв радости на том конце провода был наградой за долгое стояние в очереди.

Оксана вязала под импровизированной «елкой»; по улыбке, застывшей на ее лице, Сашка догадалась, что здесь-то по крайней мере все в порядке.

– Сколько тебе?

– Четыре, – Оксана не удержалась и хихикнула. – Это с похмелья, Сашка, ей-богу, на меня просветление нашло. У нас в группе пятерок вообще нет, половина четверок, половина троек… И двоек три штуки.

– Да ты что!

– Да. А у вас в группе тоже три двойки. У дуры Лизки, – Оксана вздохнула, – боюсь я за нее… Еще у Дениса Мясковского и у Коженникова… Женьке трояк. Я говорю, Коженникову его шуры-муры так не прошли… Ты что, жалеешь его? Ты?!

– И что теперь будет? – спросила Сашка после паузы.

– Пересдача тринадцатого у всех шестерых.

– А…

Сашка запнулась.

– А где Павленко? – спросила она наконец.

– Не знаю. Пришла с зачета, лица нет, тут же и свалила куда-то… Знаешь, заниматься надо было, а не жопой крутить. Вот и докрутилась.

Посреди ночи Сашка проснулась от тишины. В общежитии никогда не бывает так тихо.

Она встала. Накинула халат. Оксана спала, кровать Лизы пустовала. Сашка вышла в коридор; на часах было половина третьего. Мертво блестел линолеум под лампами.

Сашка зачем-то спустилась на первый этаж. Там, на кухне в конце коридора, кто-то был.

Она остановилась в дверях.

Костя беззвучно рыдал, стоя на коленях, зажимая себе рот подолом синей майки. На столе, среди немытой посуды, лежал скомканный клочок желтоватой бумаги – телеграмма.

Сашка стояла, уже все понимая. Но не могла поверить.

– Бабушка, – выговорил Костя сквозь слезы. – Не прощу… ни… когда… бабушка!

И, скорчившись, коснулся лбом пола.

За последние полтора года Сашка несколько раз слышала, с каким треском рвутся нитки, сшивающие привычный мир. Она думала, что привыкла.

Катастрофа, случившаяся с Костей, заново объяснила Сашке, по краю какой пропасти она ходит все эти месяцы. Из зубрежки, из пыльных книг, из бесконечных бытовых мелочей складывается лезвие бритвы, на котором Сашка балансирует… И пока удерживается. Пока.