Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945) - стр. 14

По лестнице-трапу мимо Подгорной, мимо дома Дико, куда упадёт бомба, и Цыганской улицы мы поднялись к себе в дом на Наваринской. Застекленная веранда нашей квартиры выходила на восток. Отсюда был виден весь Севастополь от внутреннего рейда и Северной стороны слева до купола здания панорамы – справа. Прямо на вершине холма виднелось здание штаба флота с круглой башенкой. Там иногда появлялся сигнальщик и что-то писал флажками. Я выходил за дверь веранды, на лестницу, и махал ему двумя майскими красными флажками. Казалось, он меня видит.

Правее по ребру холма – величественный Владимирский собор. Помню его яркий крест в лучах заходящего солнца. В книгах я встречал, что крест был снят в 1937 году. Но я четко помню его сияние, в лучах заходящего солнца. Когда же это было?

Ближе к правому скату холма виднелось самое высокое здание, увенчанное то ли башней, то ли ротондой. Оно обозначалось тайной для меня аббревиатурой «БеКаЧерНас», во всяком случае, так мне сказали старшие. В войну оно сгорело, но его остов с башней, гордо возвышался над всем поверженным в прах городом. Эта башенка стоит и теперь.

Мы вернулись с прогулки часов в 10 вечера. Ночи на протяжении предыдущей недели были душными, без малейшего движения воздуха. Наступающая ночь обещала быть такой же. Посему опять тюфяки и простыни укладывались на деревянный пол террасы. Подушки опирались о стенку напротив застекленных окон, заклеенных крест накрест узкими полосками газетной бумаги. Эта мера (заклеивание) настоятельно пропагандировалась домоуправами и через черные тарелки репродукторов. Считалось что вовремя учебных стрельб, а они были последнее время очень частыми, описанные меры могут спасти от растрескивания и выпадения стекол. За нашей улицей, в сторону Мартыновой и Карантинной бухт, по кромке берега стояли батареи береговой обороны. Когда они начинали работать, казалось, что они стреляют у нас над головой. Стекла веранды изрядно жужжали.

Мы улеглись, свет еще горел. Не помню, бодрствовал я или начал погружаться в сон, как вдруг над моей подушкой на стене я увидел отвратительного громадного паука. Его округлый серый панцирь величиной с плошку столовой ложки был покрыт множеством мелких черных крестов, обрамленных белыми полоскам (такие кресты я видел потом на немецких танках и на крыльях Мессершмиттов), членистые ножки были длинные, множественные. Я испугался и заорал: «Паук!». Не знаю, сам он исчез или его прибил отец. Все продолжалось мгновение. Прошло семьдесят лет, но я помню – это было.

Не последовало ни каких разговоров, объяснений, утешений. Ныне мне это удивительно. Ночной сон и последующие ужасные события дня начала войны стерло из памяти это происшествие на долгие годы. Где-то после шестидесяти лет это внезапно пришло на память. Картинка была такой же четкой и контрастной, как в тот давний вечер.