Мечи свою молнию даже в смерть - стр. 76
– Черт! Бензинчик-то у меня… совсем кончился!
Автомобиль, тихонько сопя радиатором, виновато остановился у тротуара. Заратустров жалко посмотрел на женщину.
– О, я вас умоляю, Александр Григорьевич! – засмеялась та. – Я вам говорю – такси возьму! До автовокзала пешком пройдем… А вы как?
– Доберемся! – хмуро проговорил Заратустров, открывая дверцу.
Они пошли вниз по улице. Автомобиль полковник бросил, даже не ставя на сигнализацию, у тротуара. Заратустров придерживал локоть Альмах. Здания плыли на них болотными жабами. Фонари тускло мерцали в нишах.
– Элина Глебовна, – проговорил Заратустров, разыскивая по карманам «дежурные» сигариллы, – а чего это вам… пардон, вот они! Так вот, чего бы вам не того, а? Вы сколько у нас служите?
– Пять лет.
– Вот! Год за три. Выслуга – чистая пятнашка. На пенсию выйдете подполковником, а? Будете внучат растить…
– Нет пока еще внучат, Александр Григорьевич, – вздохнула Альмах, плывя по тротуару лебедушкой. – Только сын и дочка. Дочке еще рано. А сын… Ему ничего не нужно. Пока.
– Вот как? Он у вас где?
– В Академии ФСБ, где ж еще. Говорит: «Сначала молодость отгуляю, мама, потом только на дембель. К женитьбе». Диплом хочет писать по Вольфу Мессингу… Герой он у меня, только зубы лечить боится! Уговорить не могу. Так что вот такие дела, Александр Григорьевич… Курочку вот дочке везу. У них в Каинке всю птицу истребили. Птичий грипп, говорят…
– Да. Чего только не придумают, – буркнул полковник. – Так у вас сын… Сколько ему?
– Двадцать один.
– Ага. Ну, да.
– Что «да», Александр Григорьевич?
– Ну, я к тому, что на выслуге-то лет, значит…
Женщина рассмеялась роскошно – тем самым контральто, которым она баловала радиослушателей на еженедельном канале.
– К чему-то вы клоните, Александр Григорьевич… Я вас не устраиваю? Мои тапочки вам не нравятся?
– Да Бог с вами! Тапочки – это здорово. И ноги у вас красивые. Дело-то не в этом.
– А в чем?
Он молчал, раскуривая сигариллу.
– Вы его не ругайте. Мужчине позволительно бояться двух болей: во рту и… и между ног.
– Любопытно. Это отчего же?
– Атавизм. Наследие первобытнообщинного детства всего человечества… Тогда, если молодой половозрелый член племени, охотник, терял зубы или не мог ими есть, то все, кранты. Разжевывали пищу только старикам, и то не из уважения к старости, а только для того, чтобы сохранить в полном объеме важную для племени информацию, опыт. Если молодой мужчина терял способность пережевывать пищу или воспроизводить потомство, он был обречен. И в том, и в другом случае его ждала смерть. В первом – медленная, от истощения, потому что в лучшем случае он вынужден был довольствоваться обсасыванием оставшихся костей; во втором – более быстрая, ибо такими на охоте жертвовали в первую очередь.