Мастер охоты на единорога - стр. 16
И снова она увидела лицо Павла в тот миг, когда они прощались на перроне, это странное лицо со средневековой картины. Его водянисто блестящие, выпуклые глаза хранили загадочное выражение, на губах блуждала неявная улыбка. «Зачем я о нем думаю?»
Она резко села, прижав ладони к лицу, вдруг запылавшему, словно его коснулось пламя. «Только не это… – Александра зажмурилась и сжала губы, словно давя между ними слово, которое готово было сорваться. – Только не это. Я больше не хочу ни от кого зависеть!»
Одиночество давно не пугало ее. Александра знала среди своих знакомых ровесниц, женщин, которым перевалило за сорок, тех, кто панически боялся остаться без пары. Дело было даже не в том, что на этих женщин давило мнение родственников и друзей. Приятельницы признавались ей, что вечерами, почему-то особенно вечерами, их охватывает самая настоящая паника, если они остаются в доме одни. Александра с сожалением думала о близкой подруге, заключившей, видимо, в разгаре такой паники, случайный и ненужный брак. То, что образовалось в результате, никак нельзя было назвать семьей, и теперь подруга готовилась к разводу.
«Я завидую тебе, Сашка! – сказала ей подруга во время последней встречи. Они случайно увиделись на выставке. – Вот ты вроде бы живешь среди нас и в то же время паришь в облаках. Тебя как будто никакие наши дрязги не касаются. Может быть, ты и права… Я заметила, что к тебе и мужчины-то подходить боятся!» Александра тогда отшутилась, сказав, что предпочла бы не наводить на мужчин такого почтительного страха, но у нее остался горький осадок от разговора. Художнице было неприятно узнать, что ее поведение может действовать на кого-то, как ушат ледяной воды. Она ни с кем не кокетничала, и если человек вызывал у нее симпатию, относилась к нему дружески, и только. «А люди думают, что я строю из себя недотрогу!»
Она никогда не стремилась к исключительности, не считала, что одиночество – это ее призвание, как другая ее подруга, очень религиозная, не ушедшая в монастырь по причинам, которые внятно никому не могла объяснить. Александра считала, что причина ее нерешительности как раз в том, что, сделав этот шаг, женщина перестала бы быть исключением из общих правил и стала «как все» в той среде, в которую попала бы. А как раз этого та и не хотела. Александра внутренне ежилась, понимая, что тоже кажется окружающим белой вороной. «И возможно, многие считают, что я просто ломака, которая остается одна и не заводит романов, чтобы казаться интересной и исключительной!»
И все же она сама понимала, что в ее отношении к мужчинам есть что-то странное. Александра смотрела на них, словно сквозь стекло, и даже если человек был ей симпатичен, продолжала ощущать эту преграду. «Вот, этот Павел…» Ее мысли вновь вернулись к питерскому коллекционеру. Она лежала, отвернувшись к стене, слушая, как устраиваются на ночь соседи, тихие, немногословные минчане, с которыми художница перекинулась всего несколькими фразами. «Да, Павел. Ведь он мне очень интересен, он прекрасный собеседник, у нас много общих тем. Он явно авантюрист, а ведь и мне не чужда эта черта! Если бы не она, я не попадала бы в такие передряги, из которых приходилось выпутываться, порой со страшными усилиями… Я сразу подумала, что он мне нравится. Как интересная модель для портрета, потому что у него необычная внешность. Почему бы не сказать себе честно, что он мне в принципе нравится? Ведь так поступила бы любая нормальная женщина! А я просто боюсь это сказать. Боюсь, потому что никогда ничего хорошего из этого не получалось и никогда уже не получится… Я уверена в этом!»