Мартовский заяц, или Записки мальчика индиго - стр. 13
Довольно долго бабка обитала на Кузнецком в окружении потомков, которые терпели ее самодурство исключительно из-за расчета на недурственное наследство в виде движимого и, в особенности, недвижимого имущества. Она постоянно привечала каких-то приживалок и ни на минуту не давала наследникам расслабиться, угрожая, что завещает все этим приживалкам или отдаст церкви на помин души. Скоро, однако, у нее началось явное помутнение рассудка, и она, как уже говорилось, жила, кочуя от одного потомка к другому. Несколько раз, доведенные до отчаяния, наследники упрашивали Василия Николаевича, который с юности не жил с матерью и никаких претензий на наследство не имел, взять ее к себе. Пару раз он это делал.
Бабка же, при всем при том, что жила «по родственникам», принципиально не ударяла пальцем о палец, не убирала за собой даже в минуты относительного просветления, а иногда даже нарочно гадила в самых неожиданных местах и, дождавшись, когда это обнаружится, делала повелительный жест рукой и говорила: «А теперь убирайте!»
В свете всего этого было вполне понятно, почему дети бабки Дуни едва ли не с младенчества не слишком ладили с матерью, да и с отцом, который после пятнадцати лет супружества был полностью у нее под каблуком.
Василий Николаевич, средний сын из троих, рано ушел из родительского дома. Вначале он подвизался где-то в Осовиахиме, а потом, после армии, пошел по линии ДОСААФ. Страстью «деда» стали мотоциклы. Я не раз разглядывал альбомы, где он был запечатлен затянутым в кожу, в шлеме, с «консервными банками» на глазах, прыгающим через какие-то преграды, стоящим на пьедестале, что-то починяющим в моторе и даже сидящим за чертежами. Сам дед не любил об этом рассказывать, а альбомы с молчаливыми свидетельствами своей молодости держал запертыми в ящиках комода. Там же он хранил и самые вожделенные для меня предметы – порох, охотничьи патроны, капсюли и разобранный на части винчестер. Фотографии мне давала смотреть бабка, открывая комод большим ключом. Я листал альбомы, а когда она отворачивалась, тырил из открытого комода порох, капсюли и патроны. От бабки же я узнал, что закончилось увлечение деда плачевно. На одном из соревнований он сильно разбился (с того случая у него до самой старости на лбу оставалась довольно заметная шишка). В результате со спортом пришлось распрощаться. Впрочем, любовь к мотоциклам он сохранил на всю жизнь: несколько раз, помню, он меня таскал на стадион «Динамо», когда там проходили международные состязания по спидвею, т. е. мотогонкам на льду. В самих состязаниях я мало что понимал, в памяти осталась лишь фамилия, не сходившая тогда с уст болельщиков – Тарабанько. Фамилия была звучная и вполне соответствовала тому грохоту, который поднимали мотоциклисты, мчась с сумасшедшей скоростью по ледяному кругу стадиона.