Мадемуазель Лидочка, простите мой французский! - стр. 10
— Правду сказать? Поругались с Анютой. И знаете из-за кого? Из-за босса ее брата, которого мы обе в глаза не видели. Это уже клиника. Кстати, вы прочитали мое стихотворение?
— Нет, Лидочка. Ждал авторского прочтения…
— Ну что вы…
Я села за рояль. Начала играть. Нечто легкое… Петь я не умею. Поэтому просто проговорила слова:
О, безмятежная мятежность девичьих чувственных услад!
Неврастеническая бледность и пламенеющий ваш взгляд
Нарушили уединенье и дачный суетный уклад,
Мне предрекая единенье и горечь будущих утрат.
О, образ девственных созданий чужих неведомых миров,
Вы в холостяцкий дом носили горячих вкусных пирогов
И невзначай роняли шляпку и забывали свой платок,
И я, схватив резную палку, спешил вернуть для встреч предлог.
О, как мучительна улыбка, что заменяет сотню слов,
Ей объяснения в избытке найдём без сонника и снов.
Ваш образ в сумраке рассветном я обнимаю, как в бреду…
Всю ночь желанием запретным себе я душу бережу.
О, знаю, ничего не вечно, пройдёт влюблённости пора,
И скажем оба мы беспечно: упала с плеч моих гора…
Быть может, бабушкой седою в кругу молоденьких внучат,
Вы вспомните, как за грозою крещендо ручейки журчат.
Как с плеч платок сорвав свой смело, подсев на самый лодки край,
Взметали вёсла очумело под яростный собачий лай.
Но растеряв запал в трясине, кричали: Рыцарь, выручай!
И заговорчески краснея, мне обещали дома чай.
Иль вспомните, когда мы с вами, устав от чувственных шарад,
Ведя сраженье с комарами, свой растревожили наряд.
Касались губы так несмело, а руки б кто-нибудь связал…
Добравшись до святого тела, в узде с трудом себя держал.
Всем чувствам суждено погаснуть, когда вобьется в ставню гвоздь,
И в город, как то ни ужасно, помчимся с вами вместе врозь.
Пусть летний жар младого тела согреет яростной зимой
Того, в чью душу оголтело пустили сожалений рой.
Николай Петрович поскупился на аплодисменты не потому, что я плохо продекламировала стихотворение, а потому что мы были не в театре, а вне театра или литературного салона овации пошлы… Хлопками лишь слуг можно подзывать.
— Тебя так зацепила эта история? — спросил Николай Петрович с кушетки.
Я держала спину ровно и кивнула головой, гордо посаженной на затекшую в машине Давыдова шею:
— Определенно… В современных мужчинах романтики ноль, высоких чувств тоже и…
Я не договорила. Вредно думать о Лигоцком, вредно…
— Глупости, Лидочка… Глупости…
Николай Петрович встал и, извинившись, ушел к себе. Поздно. Пора спать. Мне тоже, но не спится… Думается… О Данииле Лигоцком? Нет… О себе, нелюбимой… И о Николае Петровиче, таком любимом.