Люди на карте. Россия: от края до крайности - стр. 23

– Как только человек перестает учиться, он начинает умирать. Это страшное слово – «профессионал». Я его очень не люблю. Мне больше нравится слово «мастер». Профессионал – это некий потолок. Человек уже дорос и больше ни в чем не нуждается. А мастер всегда ищет.

Таких людей встречаешь повсюду. Актерская честность, это когда человек на сцене не для того, чтобы сорвать аплодисменты, а чтобы всего себя отдать, раствориться в зале. Но бывает и другое. Я видел театр, который меня просто ужаснул. Противно, когда актер откровенно выжимает аплодисменты из зрительного зала. Такой опыт – тоже прививка. Не дай бог такое допустить. Лучше увидеть со стороны, чем потом – в себе.

– Какой я волшебник? Такое же, как вы, чучело!

– Совсем такое же?

– Такое же, точно такое! Вы, это, руки-то опустите.

– А можно?

– Конечно! Давно уже можно.

– А как случилось, что ты стал пугалом?

– Есть у нас, волшебников, такое правило. Если кому по своей воле помог, то должен с ним его участь разделить. Помог слепому – сам ослеп, помог глухому – сам оглох. Посмотрел я на вас и понял много такого, о чем раньше даже не задумывался. И подумал, что несправедливо будет, если вы все вот так вот на огороде окажетесь. Взял, да и потратил на вас это последнее желание. Ну что, девчонки, полетели? Сначала зададим этим воронам, а потом – в кругосветное путешествие! С перелетными птицами!

– Как полетели? Мы ж не умеем летать!

– Умеете, умеете! Теперь все чучела мира летать умеют! Только не знают об этом!

Смеркалось. По оранжевым бокам одноместной палатки барабанили мухи, словно крупные капли дождя. Я читал «Александрийский квартет» и ждал, когда появятся волки. Что-то в этом казалось мне неестественным, почти абсурдным. Слишком живописно были разбросаны вокруг выбеленные временем кости и обломки черепов. Слишком настырным был сегодня грязный бродяга, привязавшийся ко мне точно собачонка – он распугал водителей попуток, на которых я мог бы уехать отсюда до наступления ночи. Все это не только попахивало литературщиной, но и было ею. «Зачем я здесь?» – спрашивал я себя. Такой, казалось бы, несоответствующий окружающему пространству, но странным образом придающий ему смысл. Словно царь Мидас, я превращал живой хаос этого мира, на мгновение возникающий во всем великолепном разнообразии и тут же исчезающий безвозвратно, в скопище сюжетов и смыслов.

Круглые и блестящие, совершенно одинаковые капельки росы, улегшиеся на изогнутом зеленом листке, как горошины в стручке. Ветхий зонтик, который неведомая рука положила вчера рядом со мной, пока я спал на земле, чтобы меня не разбудило солнце. Старик в расшитом халате с советскими наградами на груди, держащий на коленях строгого младенца в кепке с надписью Playboy. Очертания скал в вечернем тумане, похожие на китайский рисунок тушью – все это уже существовало вне реальности. И волки, бродившие по лесу вокруг, слишком удачно сочетались с далекими страстями героев Лоуренса Даррелла, чтобы быть взаправдашними. А разве нечто нереальное может вызывать всамделишный страх?