Любовные чары - стр. 29
Запах ударил мне в ноздри, я ощутил зверский голод.
– Сейчас сдохну, – прошептал я. – А хлеба у тебя нет?
Он изумился.
– Ты же утром жрал в три горла!.. Ну ты даешь…
Я смолчал, а он вернулся, как полагаю, к костру, молодец, я торопливо огляделся и только теперь понял, что портал был, все получилось, но только переместился я аж на целый шаг, вон слева то дерево, под которым я сел, даже трава только-только распрямляется…
Фицрой принес половину холодного бараньего бока с краюхой хлеба и с изумлением наблюдал, как я пожираю все это, как голодный волк, что неделю бегал за добычей.
– Ты приболел, – сказал он с беспокойством. – А нам с больным возиться не с руки. Давай я тебя прирежу по-тихому?.. И тебе хорошо, и нам приятно.
– Вам приятно, – пробормотал я, – это ясно. А почему мне хорошо?
– Я тебе покажу, – пообещал он, – классный удар ножом в глазницу!.. Мгновенная смерть, не успеваешь ничего почувствовать! Тебе понравится, обещаю.
– Если не успею почувствовать, – буркнул я с набитым ртом, – то как понравится?.. Ладно, в другой раз будет вам всем приятно. И даже весело. Обхохочетесь!
– Обещаешь? – спросил он. – Ну тогда ладно. Вина принести?
– А в твоей баклаге?
– Последние капли, – сообщил он. – А тебе, как вижу, капли должны быть размером с озеро. Не самое крупное, а так, среднее.
– Ты принесешь, – ответил я. – Лучше сам приду. Вот доем и приду. И за добавкой.
Он расхохотался, небрежно сгреб в охапку сухие ветки и удалился, бодрый настолько, что почти подпрыгивает. Я в самом деле обглодал все мясо с ребер, уж и не знаю, что может быть вкуснее бараньих ребрышек, доел хлеб и ощутил, что да, силы возвращаются с такой скоростью, словно хлеб и мясо, пренебрегая долгим и нужным процессом переваривания, сразу превращаются в энергию.
Ну вот как фотоэлементы сразу улавливают энергию Солнца и превращают ее в электричество, оставив в прошлом примитивный и долгий процесс добывания угля, нефти и газа, чтобы сжечь и превратить в электроэнергию.
Когда я вернулся к месту отдыха, огонь уже полыхает вовсю, ободранная тушка оленя аккуратно насажена на длинный прут толщиной с древко пики, а Эллиан азартно выбрасывает из огня сырые сучки, оставляя только красные угли.
– Долго вы ходили за ветвями, глерд, – сказал он с ехидцей. – Наверное, в обморок упали?
– Я мыслил, – сообщил я ему, – жаль, вам этот процесс абсолютно незнаком. Я Улучшатель, а мы могучи рассуждениями, логикой и доводами. Хотя в морду тоже могу дать.
Он поморщился.
– И что же намыслили?
Я обратился мимо него к отдыхающему под деревом Финнегану: