Любовь виршеплета - стр. 4
Пока я, вцепившись в веревки, обозревал удаляющуюся родную ойкумену, маг скупо поведал дракону о последних событиях, потом еще о чем-то поболтал с ним на незнакомом языке и, привалившись к тюку с вещами, внаглую уснул.
Я же, сжавшись в комочек страха, гонял по мозгу одну мысль – как же так получилось, что одного ослоумного виршеплета угораздило оказаться между небом и скверной верхом на бронированной страхолюдной твари!
Но постепенно отпустило. Может то заскучавший за неделю сидения в скалах дракон меня разболтал, или все дело в той красотище, что разостлалась на западном горизонте…
А ведь посмотреть было на что! Я, конечно, не раз летал над скверной на корабле. Это, признаться, то еще испытание для нервов. Когда под мерно покачивающимся куском дерева разверстывается покрытая сизой дымкой Бездна, через которую, как сквозь порванную кожу проглядывает лазурная подложка. Мрачное сияние скверны, пробивающееся сквозь тенистые махры тумана, дрожит и меняет оттенок от светлого, будто утреннее небо, голубого до мрачного густого синего, чужеродного и невозможного в природе. Завораживающая и ужасающая картина.
Но Расколотый Мир с загривка дракона – это еще более чудесное в своей нереальности зрелище! Уже почти завершившее дневной бег солнце маячит как раз между рогов драконьей башки, рядится в кровавые одежды и превращает каждую встречную ойкумену в навершие острого кинжала, пропарывающего бугристую равнину.
Увы, красотами пейзажа я восторгался недолго. На меня обрушилось проклятье, о котором вряд ли помянут в героических эпосах: я как раз с упоением рассказывал дракону о знакомстве с Василивсом, когда все эти «вверх-внизы» меня-таки доконали. Не раз, бывало, сей недуг прихватывал меня и на корабле, но оказалось, что и драконий полет строго противопоказан моему бедному желудку.
Я только успел попросить у Шейлдара прощения, услышать недоуменное: «За что?» и опорожнил нутро на броню дракона.
Так и летели следующие три часа. Дракон то внимательно слушал очередную историю о разухабистой гулянке в Белой Цитадели, то материл меня, на чем свет стоит, за расплесканную жижу. Как ни странно, процесс болтания шел мне на пользу, будто бесы в животе тоже прислушивались к похождениям Аски Фиорентийского.
Небо уже покрылось россыпью звезд, когда я, рассказав историю про дочку этого драного кактуса профессора Хиза, наконец сдался и растолкал спавшего, как убитого Сервиндейла, чтобы вытрясти из него хоть какую-нибудь лечебную волшбу.
Длинный маг недоуменно посмотрел на забрызганный левый борт дракона, пробормотал ядовитое сочувствие, почему-то ему же, буркнул заклинание и снова завалился на тюк.