Любовь, страсть, интриги византийских императриц - стр. 17

Отсутствие императрицы у императора (в случае ее смерти, развода) воспринималось как страшная аномалия, нарушение миропорядка, и посему «свято место» немедленно должно было быть заполнено. С другой стороны, в случае смерти императора василиса выступала в роли хранительницы власти до передачи ее новому императору, причем императрицы нередко не только пользовались правом выбора нового василевса (как вдова Зенона Ариадна в V в., сделавшая это по требованию народа, например, или Зоя «Могучая» в XI в.), но и пытались узурпировать власть, удачно (Ирина в конце VIII в.) или не очень (Мартина в начале 640-х гг.). Вполне допустимо было, что вдова становилась регентшей при малолетнем сыне (та же Ирина, Феодора II, Зоя Карвонопсида, Феофано) или даже пасынке (Евфросинья при Феофиле на рубеже 820—830-х гг.), и при этом была практически столь же всемогуща, как василевс, и в этом – интересная особенность: императрица-вдова становилась могущественней, нежели была при жизни супруга. Интересные мысли высказывает Д. Херрин по поводу того, что императрица порой обладала властью, вполне равносильной власти императора, если использовала в качестве проводника своих идей и исполнителя замыслов патриарха (пер. с англ. – Е.С.): «От византийских императоров ожидалось исполнение двух особенных аспектов управления: им приходилось вести свои войска в бой и играть значимую роль как главы Церкви. Но всегда находились [императоры], правившие “с кресла”, подобные Юстиниану, и использовавшие искусных полководцев – таких, как Велизарий и Нарсес – для исполнения военных задач. Женщины-правительницы в этом отношении не были ущемлены, поскольку тоже могли использовать полководцев, чтоб те вели их войска в бой. Но в случае с Церковью женщина-правитель была лишена возможности действовать из-за своего пола: [ведь] женщины не могли быть священниками, не допускались они и в святое пространство храма, окружавшее жертвенник (т. е. в алтарь, хотя это не совсем справедливо для ранней Византии – см. в след. главе конфликт Пульхерии с Несторием по этому поводу. – Е.С.). В этом отношении женщинам-правительницам пришлось претворить в жизнь новые методы, [заключавшиеся] в сотрудничестве с патриархом, который, как церковный руководитель-предстоятель, был им более-менее удобен [для их целей]».

Итак, если у кого-то и был в мыслях образ византийской императрицы, как бесправной затворницы императорского гинекея – кишевшего злобными и алчными евнухами[11] – и молитвенницы, то он, полагаем, рассеялся. Интересно было бы оценить, как в них уживалась христианская вера с подобного рода преступными деяниями, но вряд ли современному человеку это под силу: для этого самому надо быть полностью византийцем – коварным и многоликим, слабые руки которого уже не могут держать меч, но еще достаточно сильны для того, чтобы орудовать кинжалом и палочкой для письма. Опять же: что верно для одного исторического периода, будет совершенно неверным для другого. Византию никак нельзя рассматривать, как нечто застывшее – а порой именно так, к сожалению, и поступают. Чтобы наглядно показать ошибочность такого воззрения, достаточно провести параллели с собственной историей – разве Русь эпохи Всеволода Большое Гнездо, Ивана Грозного и Екатерины Великой – одно и то же? В первую очередь, касательно идей, не говоря уж о внешних формах? Конечно, нет. Если Византия эпохи расцвета считала позорным отдавать своих порфирородных принцесс варварам, то поздние василевсы сами охотно брали в жены латинянок! Или вот извечная аксиома о том, что женщина – немощный сосуд греха, орудие диавола, охотно воспринятая Московской Русью: была ль она верна для Византии, как об этом обычно принято говорить, писать и думать? Что, византийки правда падали в обморок, если ненароком увидят свою нагую грудь? Святость церковного брака – а для кого она, собственно, была?.. Во всем этом следует разобраться, прежде чем рассказывать о наших героинях, а тем более – оценивать их деяния.