Любить зверя - стр. 22

Не совершенство в нынешнем понимании красоты, — тонкие черты лица, изящество линий, холёная стильность, — а первозданная гармония, нечто глубинное, природное, древнее. Брутальность высшей пробы. Это можно лишь почувствовать, но не описать.

Дима вернулся на велике. Привёз сумку с хирургическими инструментами, капельницу, кучу лекарств.

— Для людей подойдёт? — спросила я.

— Так ведь люди тоже животные, — обронил Дима, а я не поняла, шутит он или говорит всерьёз.

Поднатужившись, мы переложили раненого на стол и приступили к операции. Хотелось зажмуриться и убежать, но я прикусила губу и всячески помогала Диме — подавала инструменты, промокала кровь, держала лоток с грязными тампонами. Через десять минут сосредоточенного пыхтения Дима достал щипцами сплющенную пулю:

— Вот она! — гордо объявил он. — Сейчас обработаю канал и зашью дырку. Ничего важного не задето, насколько я могу судить. Следи, чтобы он не проснулся.

Я передвинулась к голове незнакомца и промокнула его лицо влажным махровым полотенцем. Мужчина находился без сознания, но мне казалось, что ему нестерпимо больно. Губы запеклись от жара, между бровями прорезалась морщинка. Я ощущала его боль, словно свою, и это было очень странно. Возможно, так матери ощущают боль своих детей.

— Всё готово, — сказал Дима, складывая в лоток иглу и пинцет. — Сейчас переложим его на диван, и я поставлю капельницу. Потом мне надо будет уйти, а тебе придётся с ним посидеть.

— Я посижу.

Он кивнул, стаскивая с лица медицинскую маску:

— А я зайду вечером. Надеюсь, к тому времени он очнётся.

— Спасибо тебе большое, — я не знала, как выразить свою благодарность. — Ты его спас.

— Это ты его спасла, — возразил Дима, собирая сумку.

— В любом случае спасибо. И… не говори никому про него, ладно? Он не хотел огласки.

— Не скажу, — заверил Дима и подмигнул: — Это будет наша тайна.

Когда он ушёл, я прибралась в комнате и подтащила кресло к дивану. Забралась в него с ногами и наконец-то расслабилась. Какое беспокойное утро! Наблюдая за тем, как медленно капает лекарство в капельнице, я позвонила в больницу. Узнала о состоянии бабушки (никаких изменений, к сожалению) и предупредила, что сегодня не приду. Потом набрала Марка. Сказала, что люблю его больше всех на свете. Он рассмеялся своим глубоким бархатным голосом и ответил, что хотел бы услышать это признание ещё раз, — дома, вечером, в постели.

На душе потеплело. Как же мне повезло с мужем!

Незнакомец всё ещё не приходил в сознание, но его дыхание выровнялось, а температура понизилась. Градусником я не пользовалась, потому что он и правда мог быть сломан, — ну не бывает у людей сорок два градуса! — но ладони своей доверяла. Для надёжности приложилась ко лбу губами и замерла, пытаясь разобраться в противоречивых чувствах. К своему стыду, я чувствовала только одно желание — поцеловать что-нибудь ещё. Его щёку или губы. Об остальном я старалась не думать, полный бред…