Луша - стр. 11
Наконец-то старый кретин додумался до очевидного.
– За малолеткой и ее матерью – такую наружку, чтоб муха не пролетела! Чтоб день и ночь.
– Уже сделано, Николай Иванович.
– Эх, Анатолий, ну и задачка: убедить Москву, что алкашка-повариха и ворожский слесарюга – иностранные шпионы. Там ведь не идиоты сидят. Эх, если бы самиздатчики, безродные космополиты какие-нибудь откопались, связи с заграницей там – совсем другое дело, а тут сплошняком «то березка, то рябина», и поэтому только чистосердечное признание этого работяги может нам с тобой помочь. Понял?
Тихий понял. Понял, что дождался момента для главной улики.
– Николай Иванович, при обыске мы обнаружили нечто любопытное. Николай Речной прятал это под ванной. Говорит, что нашел в прошлом году на полу автобуса, когда ехал домой после ночной смены. Но врет плохо: дрожит, заикается.
Кожаная папка наконец открылась, и мягкое «щупальце» положило на стол перед полковником старую истертую фотографию с оторванным краем.
У Клыкова даже удлинилась его по-бульдожьи короткая шея. Уставился, не дотрагиваясь.
– Мать честная! – сказал наконец с радостным изумлением. – Что это за место?
– Кембридж, Великобритания, товарищ полковник, – громко раздалось в кабинете, торжественно, как смертельный диагноз.
– Вот это дело. Вот это дело, Анатолий!
Николай Иванович, наконец, взял фотографию в руки. Перевернул. На обороте – аккуратные иностранные строчки.
– Тридцать третий год. Это ж за год до убийства товарища Кирова. Я как раз в органы поступил. А ну, переведи.
Тихий, не глядя на фотографию, а пристально вперившись в Николая Ивановича перевел наизусть канцелярским голосом, словно зачитывал приговор в суде:
– Моя дорогая Ханна, мы две половины целого. В память о последнем выходном вместе в… «Old Blighty» это значит «добрая старая Англия». До встречи в нашей Promised Land… Это значит «земля обетованная». Люблю вас и буду очень ждать, мои дорогие девочки.
Река. Лодка. Полковнику из лодки улыбалась очень юная женщина с роскошной копной волос, завитых по тогдашней моде мелкой волной. Она сидела с маленьким ребенком на коленях, и ее лицо почему-то показалось Клыкову знакомым. Ребенок тоже улыбался в объектив, но трудно было сказать, мальчик это или девочка. За их спинами, на корме лодки, высился ладный парень с шестом в руках, в буржуйском белом с темной полоской свитере и светлых брюках. Парень держал шест как на той картинке «Святой Георгий убивает дракона», которая нравилась ему в детстве и висела над кроватью давно покойной бабки, богомолки. Парень улыбался напряженно. Поди, удерживать равновесие ему было трудновато. А над ними – мать честная! – мост со стрельчатыми окнами, что терем в сказке, и перекинут он между двумя дворцами, а построены те дворцы прямо в воде.