Лунная Ведьма, Король-Паук - стр. 58
– Я ношу ее имя. Кроме него, моим братцам с меня взять нечего.
– Она позволила тебе уйти?
– Она мертва. Умерла, рожая меня, отчего отец и двинулся умом.
– Вот как.
– Мне сказали, что я через это проклята.
– Какой сын гиены посмел тебе об этом сказать?
– Мои братья и все в деревне. Их слова перескакивали через забор и приходили ко мне.
– О Соголон.
– Что ты такое делаешь?
– Жалею тебя.
– Зачем? Я этого не хочу.
– Интересно, ты всегда такая? Видишь и замечаешь. С тобой стервятнику никогда не быть ястребом.
– Это хорошо или плохо?
– Наверно, все же хорошо.
– Когда меня обзывали проклятой, жалость у них мешалась с презрением. Деревня сжигала любую женщину, которую кто-либо называл ведьмой.
– Язви богов, и ведьм, и веру в тех ведьм. Ребенок без матери и сестра без брата. Вместо одной жизни ты словно прожила уже три. Ты думаешь об этих вещах?
– Зачем? Жизнь есть жизнь, и уже для одного этого столь многое приходится делать. У кого есть время заниматься чем-то еще?
Он останавливает лошадь и смотрит на Соголон долго и пристально.
– Я забуду тебя нескоро, Соголон-без-матери.
Госпожа просыпается с диким зверским аппетитом.
– Неужто целый день? – ошарашенно повторяет она снова и снова, поскольку не может взять в толк, как так она могла проспать два восхода и один закат. А еще, почему эта недотепа-негодница ее даже не разбудила. Соголон оставляет госпожу наедине с ее одиночеством и за растерянной проверкой, не обмочилась ли она во сне. Остаток дня она ловит хозяйку на том, как та смотрит в окно, словно пытаясь найти там канувший день.
На ум идут также бесчисленные чаи, поданные ею в шатер, и которые, оказывается, частенько заваривались не так, как надо. Она случайно выболтала об этом провожатому и только затем спохватилась. Теперь она чувствует жуткое смущение всякий раз, когда ловит на себе его насмешливо-веселый взгляд, или хуже того, слышит смешки.
– Заткнись! – вспыхивает она.
– Да я и слова не вымолвил.
– Я знаю, ты специально меня изводишь!
– Делать это мне уже недолго осталось, – говорит он и забирает их улыбки с собой.
Наперегонки с вечером караван достигает великой стены. Взгляд ожидает увидеть тесаный камень, возможно, даже кирпич, но стена гладка, как глина. Розоватая там, где на нее еще падает солнце, и почти лиловая в местах, где тень. Большие зубчатые башни с прорезями окон; из одного стекает бурая вода. Соголон прикидывает: стена примерно в десять и еще два раза выше стражника, стоящего рядом с ней, а наверху через каждые несколько шагов друг от друга тоже стражники в железных шлемах и с копьями в руках. Караван проезжает к другим воротам, которые при виде провожатого сразу же открываются, видимо, расценивая его приезд как важное дело. Соголон тоже старается держать голову высоко и надменно, но слишком уж много здесь всякой невидали, которую хочется рассмотреть.