Лучшая фантастика XXI века (сборник) - стр. 113

– О смерти.

– Ну вот, в том-то и дело. А до того, как это случилось, снег означал радость. Мир и радость.

– Не могу представить.

– Об этом я и говорю.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Мама накладывает спагетти, пододвигает ко мне тарелку, прислоняется к кухонному столу и смотрит, как я ем.

Я пожимаю плечами.

Она прижимает холодную ладонь к моему лбу. Делает шаг назад и хмурится.

– Ты ведь ничего не ела у этих девочек?

Я качаю головой. Она собирается что-то сказать, но я говорю:

– А другие дети ели.

– Что? Когда?

Она наклоняется ко мне так близко, что я вижу резкие линии макияжа на ее коже.

– Бобби. И другие дети. Они ели конфеты.

Она сильно ударяет ладонью по столу. Тарелка с макаронами подпрыгивает, ложка тоже. Проливается немного молока.

– Я же тебе говорила? – кричит мама.

– Бобби сейчас все время играет с ними.

Она смотрит на меня, качает головой и с мрачной решимостью стискивает зубы.

– Когда? Когда они ели эти конфеты?

– Не знаю. Несколько дней назад. Ничего не случилось. Они сказали, что конфеты хорошие.

Мама, как рыба, молча открывает и закрывает рот. Она резко поворачивается, хватает телефон и выходит из кухни. Дверь захлопывается. В окно я вижу, как мама расхаживает по заднему двору, размахивая руками.

Мать созвала городское собрание, и все пришли на него, одетые как в церковь. Не было только – по очевидным причинам – Менменсвитцерзендеров. Большинство привели детей, даже младенцев, которые сосали большой палец или уголки одеяла. Я была там, Бобби со своим дедом тоже; его дедушка сосал пустую трубку и что-то шептал внуку во время обсуждения, которое быстро стало бурным, хотя особых споров не было, накал поддерживало общее напряжение; особенно горячилась моя мама – в розовом платье, с ярко накрашенными губами, даже я начала понимать, что она красива, хотя тогда я была слишком мала, чтобы понять: ее красота неприятна.

– Мы должны помнить, что мы все солдаты на этой войне! – сказала мама под аплодисменты.

Мистер Смит предложил что-то вроде домашнего ареста, но мать заметила: это означает, что кто-то из города должен будет приносить им припасы.

– Все знают, что эти люди умирают с голоду. А кто заплатит за их хлеб? – спросила она. – Почему мы должны за него платить?

Миссис Маттерс сказала что-то о правосудии.

Мистер Хелленсуэй возразил:

– Невиновных больше нет.

Моя мать, стоявшая впереди, оперлась о стол для собраний и сказала:

– Значит, решено.

Миссис Фоли, которая совсем недавно переселилась к нам из совершенно разрушенного Честервилля, встала, ссутулив плечи и нервно озираясь (из-за этого некоторые называли ее