Литературоведческий журнал №41 / 2017 - стр. 46
Большевиков вел яростный антихристианский морализм (демонофания), мощно проистекавший из веры в народ, пролетариат и коммунистическую идеологию; вело яростно-энергийное (деятельностное) начало. Не о них ли сказал св. Иоанн Кронштадтский: «У человека страстного и совесть грешная, и свобода растленная, а у иного – и совсем сожженная» [21, 373]? «Добро» такого человека с легкостью может оказаться на удивление страшным злодейством.
Демонофаническая беспощадность с легкостью утвердилась в стране, отмеченной как православная. И вряд ли ошибся Г.В. Флоровский, написавший парадоксально пугающие слова о русском народе: «В революции открылась жесткая и жуткая правда о русской душе, открылась вся эта бездна неверности и давнего отпадения, и одержимости, и порчи. Отравлена, и взбудоражена, и надорвана русская душа. И эту душу, одержимую и зачарованную, растревоженную злым сомнением и обманом, исцелить и укрепить можно только… светом Христова разума» [18, 516]. Но, как оказалось, со светом Божьего разума опоздали и проиграли, – новый порядок утвердился на 74 года.
О нелицеприятной правде русского народа (проявлениях жестокости, цинизма и хулиганства, помимо хорошего) писали многие: например, Н.О. Лосский (см. «Характер русского народа»), В.С. Соловьев, С.Л. Франк, Н.А. Бердяев. В.Ф. Эрн пытался защитить русский народ, отвечая С.Л. Франку, написавшему о «непобедимой стихии зла, дикости и темноты, за которую ответственна та же Россия» [23, 83, цит. Франка].
Дикость и темнота тех окаянных лет были в том числе связаны с «пробуждением» «скотского… низшего типа человека» [8, 50], который жил «без всяких идей», по-скотски. Этот тип, близкий Шарикову из «Собачьего сердца» М. Булгакова и греческому охлосу (социальному отребью), тоже подключился к возможностям и «дарам» великой революции – как свой, «социально близкий».
Корни нравственности, о которых писал В.С. Соловьев в «Оправдании добра», – стыд, жалость и благочестие, – вдруг оказались отвергнутыми. Стало не стыдно убивать и мучить только за православную веру. Стало не жалко кулаков и их жен, детей, старых родителей. Стало не нужно исправлять себя в направлении благочестия, благоговения. Нечестивые и самоуверенные стали строить новый порядок. И взрывать дорогие русскому сердцу храмы, и вскрывать мощи русских святых.
Вероятна и еще одна причина этой социальной демонизации: А. Храповицкий (XIX в.) полагал, что воля каждого человека – «по существу не злая, но непослушная и горделивая» [18, 435]. Русские, россияне оказались не просто с такой непослушной душой, а с обостренно «горделивой» душой, да еще и в бифуркационное время России. Люди вышли из подчинения. Не оказалось в душе нравственной или православной опоры и защиты.