Литературоведческий журнал №41 / 2017 - стр. 37

4. РХ называет современное ему государство «Советов» – «евразийской фабрикой овсянки» (таков иронический заголовок всей «русской» части его книги). Вышеупомянутая «грандиозная карикатура на западную цивилизацию» интересует РХ не столько своей плановой экономикой и громогласной статистикой двух первых пятилеток, сколько внешне победоносной и впечатляющей, но внутренне катастрофической и комической драмой большевизма, победившего в России и вопреки и благодаря Марксу, западному социализму и самой русской интеллигенции.

Согласно РХ, именно большевики – а не куда более многочисленные и популярные до 1918 г. эсеры с их культом деревни и мужика – в условиях проигранной войны, распада и хаоса нации могли дать русскому народу (и дали, во всяком случае, на время) реальную духовно-идеологическую и экономическую, «тотальную» перспективу в большом контексте европейской и мировой истории. Большевики сумели привить народным массам и примитивно радикализовать – под маской «научной идеологии» марксизма – традиционную русскую интеллигентскую мечту «догнать и перегнать» якобы загнивающий Запад экономически и идеологически, а тем самым реализовать старинное православно-славянофильское упование на то, что именно русский народ спасет Европу и весь мир от капиталистической эксплуатации и приведет человечество к светлому будущему бесклассового коммунистического общества:

Это была не русская, и не пролетарская, но европейская мысль, что страдала в России. Будучи европейскими мыслителями, читателями и учениками, русские интеллигенты оказались спрессованы в бесстрашный батальон. Они были не чем иным как разочарованными европейцами (57).

Таким образом, по мысли РХ, большевизм довел до предела диалектику самоотрицания-самоутверждения русской интеллигенции как «разочарованных европейцев». Сталин, победив в партийно-гражданской войне еще верившего в мировую революцию интернационалиста Троцкого, пошел более традиционным, более национальным, более понятным широким массам путем построения социализма «в одной отдельно взятой стране» и, уничтожив соратников по большевистской партии, одновременно продолжает и подрывает дело Русской революции в своей «грандиозной карикатуре» на Маркса и на марксизм. Ибо Маркс – это «последний по времени протест против существующего порядка вещей» – протест, совершенно органичный для «западного человека», свобода которого «никогда не была убаюкана и усыплена каким бы то ни было порядком вещей» (62); тогда как для православных русских, взявших на вооружение «единственно верное», упрощенное учение Маркса, «протестный» склад мышления внутренне скорее чужд и внешне лишь навязан вестернизованной интеллигенцией и ее революционным авангардом и могильщиком – большевизмом. Но теперь [а РХ, не будем забывать, пишет (переписывает) свою книгу в 1937–1938 гг.] сам уничтожается в контексте так называемого возвращения вытесненного – ресентимента исторически искаженных, «смердяковских» традиций прошлого (религиозных и культурных):