Литературоведческий журнал №41 / 2017 - стр. 36
Иначе говоря, литература была не одним из каналов коммуникации, определявших общественную жизнь, но, в сущности, единственной публичной сферой и формой общественного сознания, в которой осуществлялась самоидентификация «критически мыслящей личности». Цензура только обострила и углубила отрицательное отношение образованного общества к действительности:
Жестокость Петровских реформ и формирование персонала путем отправки молодых людей за границу или обучения их иностранцами привели к тому странному результату, что литература в России началась с сатиры, с критики существующего общества. У нее были отстраненные глаза, как глаза иностранца, и перо, которое следовало негативной и дидактической линии (48).
Изнанкой литературных мечтаний и литературоцентризма, героического или анархического культа «личности» и литературных «властителей дум» была аморфность социальных структур, неразвитость и пустота общественной жизни и, как следствие, чудовищный разрыв между индивидом и его окружением, между сознанием и бытием, между словом и делом. Это, а главное, неспособность власти реформировать и сплотить вокруг себя общество – стало естественной питательной почвой революционных настроений:
Неудивительно, что все образованные люди бросились в социализм. Социализм делал литературу пропагандой. Социалисты претендовали на выражение классового сознания пролетариата. Но в России не существовало пролетариата. Здесь основную тяжесть классовой борьбы нес не рабочий-пролетарий, которого Маркс и Энгельс видели голодающим на хлопковых фабриках Ланкашира. Хотя русские были первыми переводчиками «Капитала» с немецкого, атаки на капитализм, содержащиеся в этой книге, вызывали энтузиазм у не-капиталистов и не-пролетариев. Члены феодального класса посвятили себя изучению Маркса с той же готовностью, которая за 20 лет до того привела Толстого к изучению школьной системы гётевского Веймара, с той же увлеченностью, с какой любители музыки в царской России кинулись поклоняться западной музыке и музыкантам (50).
В силу всех этих предреволюционных предпосылок в России стало возможным то, что до 1917 г. представлялось скорее невозможным и немыслимым, а именно: захват власти большевиками и построение – под знаменем марксизма и мировой революции – псевдосоциалистического, псевдопролетарского, псевдосоветского государства, чуждого европейскому социализму и «европейскому человеку», но ими инспирированного в плане идейном по онтологически-событийной логике «вопроса» и «ответа» – примерно в том же смысле, в каком в плане экономическом английский флот в XVIII в. был построен из русского леса (36).