Литературоведческий журнал №40 / 2017 - стр. 31

Пушкин также в целом был легитимистом. На основании данного обстоятельства возникает сильный соблазн увидеть в этом непосредственную связь, проявление прямой наследственности между смежными поколениями русских литераторов. И вполне возможно, что именно Карамзин предопределил выбор Пушкиным легитимизма в качестве ведущего общественно-политического ориентира при том, что великий русский поэт был лично знаком с трудами французских создателей этого учения.

Как почти все новообращенные адепты, Карамзин естественным образом был склонен преувеличивать достоинства философии Просвещения в целом и, в частности – истинность аксиом легитимизма, особенно в первые годы своей сознательной жизни. Так, в нежном возрасте 20 с небольшим лет он без колебаний идеализировал современность, полагая, что она практически во всем уже превзошла прошлое, тем самым как бы преодолев его, а то и вовсе – отрицая его. Поэтому он был убежден, что Клопшток по поэтическому мастерству выше Гомера и что Платон в сравнении с Кантом – всего лишь «младенец».

К чести для Карамзина, с годами он избавился от подобного юношеского фундаментального радикализма. Его высказывания стали гораздо более взвешенными и осторожными. Он научился и к самому себе относиться с изрядной долей иронии, стараясь проверять все истины, добываемые разумом, доводами не только здравого смысла, но и житейского опыта. Он так и остался легитимистом, но с годами легитимизм в его интерпретации приобрел черты прагматической основательности, безочарованности и даже скептического плюрализма. И по всей видимости, именно эта комбинация и сыграла свою, пусть и сильно опосредованную роль в процессе формирования трезвого, исключительно посюстороннего, рационалистического мировосприятия А.С. Пушкина.

Карамзина, нисколько не сомневаясь, до сих пор относят к лагерю консерваторов, хотя и уточняют, что он был представителем «просвещенного консерватизма, очень далекого от реакционного антизападнического обскурантизма таких людей, как Аракчеев, Магницкий и Рунич, влияние которых на образовательную политику правительства становилось все более и более разрушительным в последние годы жизни Карамзина. Его националистические чувства не имеют ничего общего с шовинистической ксенофобией такого одиозного издания, как «Русский вестник» С.Н. Глинки. «Смиренная лояльность» Карамзина была чужда раболепию, а его смелая и даже резкая критика царя в «Записке о древней и новой России» помешала публикации этого документа на многие годы. …Карамзин был настолько не ортодоксален, что один чересчур ревностно исполнявший свои обязанности информатор доносил в соответствующие инстанции, что Карамзин – человек, произведения которого наполнены «якобинским ядом» и должны быть сожжены»