Литературоведческий журнал №40 / 2017 - стр. 30

Как всякий сторонник Просвещения, Карамзин верил в силу разума и в то, что человечество, часто блуждая, ошибаясь и даже возвращаясь вспять, в целом все же движется по пути прогресса. Причем это движение русский писатель связывал не столько с очевидными успехами наук и искусств, облегчавшими труд и быт людей, улучшавшими постепенно качество их жизни и добывавшими им новые знания, которыми никогда прежде человечество не обладало, сколько с самим процессом нравственного совершенствования человека как вида. Он отмечал, что люди в цивилизованных государствах, хотя еще и не утратили способности чуть что хвататься за оружие, но уже не признают, пусть пока чисто теоретически, «грабежи и убийства» в качестве допустимого способа существования. Путешествуя по континентальной Европе, он неоднократно обращал внимание на то, что пришедшие в упадок к концу XVIII в. и продолжавшие разрушаться от времени многочисленные замки феодалов территориально располагались отнюдь не только как крепости, предназначенные для защиты их обитателей. В основном они строились с тем, чтобы доминировать над окрестностями, контролируя их и в особенности дороги. Поэтому замки невольно напоминали Карамзину покинутые гнездовья крупных хищных птиц, убеждая его в том, что с конца эпохи Средневековья европейцы уже сделали очень большой шаг вперед. Они фактически покончили с существованием общественных отношений и даже целых государств уголовно-бандитского типа, в которых, по сути, безраздельно господствовали алчность и насилие, и вплотную подошли к задаче создания современных государственных образований, чьей главной, отличительной особенностью всенепременно должно стать верховенство закона и права.

Эта мысль представляется доминирующей, основной в системе общественно-политических взглядов Карамзина и поэтому его можно по праву считать чрезвычайно последовательным легитимистом. Понятно, что легитимизм русского писателя формировался под непосредственным влиянием сочинений Монтескье, Руссо и отчасти Гоббса. Отнюдь не случайно имена этих писателей и философов часто упоминаются в «Письмах русского путешественника», особенно Руссо. По этой причине с чисто теоретической точки зрения Карамзина едва ли можно считать самостоятельным мыслителем и уж тем более – оригинальным философом. Вполне закономерно, что он совершенно искренне признался Иммануилу Канту в присутствии всех своих читателей в том, что сам он безнадежно увяз в топях философских умозаключений, чрезвычайно польстив этим великому кенигсбергскому мудрецу и даже, по-видимому, несколько смутив его.