Литературоведческий журнал №39 / 2016 - стр. 46

Белинский безоговорочно соглашается с Полевым, что собственно русская по своему «духу» литература начинается у нас с Державина. Первые «труженики пера», появившиеся у нас в XVIII в., – Антиох Кантемир и В. Тредиаковский, просто не имели, считает Белинский, «поэтического призвания». Кантемир к тому же «был иностранец, следовательно не мог сочувствовать народу и разделять его надежды и опасения», тем более выражать его «дух». Тредиаковский вообще «был рожден для плуга или для топора», а не для искусства (I, 41). «Рожденный» же и «воспитанный» среди народа М.В. Ломоносов, с которого фактически «начинается наша литература», жизнью русского народа не жил и его духом не дышал. «Прельщенный блеском иноземного просвещения, – отметит критик, – он закрыл глаза для родного… оставил без внимания народные песни и сказки, а потому и не стал «народным поэтом»: его «погубила слепая подражательность» (I, 42, 43–44).

Что же сделало «народным» Державина? С одной стороны, «невежество», которое, считает Белинский, «спасло его от подражательности» (I, 50), с другой – время. «Знаете ли вы, – спрашивает читателей критик, – в чем состоял отличительный характер века Екатерины II, этой великой эпохи, этого светлого момента жизни русского народа?» – и отвечает: «Мне кажется в народности». И тут же утверждает: «Да – в народности, ибо тогда Русь, стараясь по-прежнему (начиная с Петровской эпохи. – А. К.) подделываться под чужой лад, как будто на зло самой себе, оставалась Русью. Вспомните, – продолжает он, – этих важных радушных бояр… этих величавых и гордых вельмож, которые любили жить нараспашку… которые умели попировать и повеселиться по старинному дедовскому обычаю, от всей души русской», широко, до самозабвения и т.д. и т.п. (I, 46–47).

В этих условиях поэт по призванию просто не мог не быть народным. И Державин – «бедный дворянин, почти безграмотный, дитя по своим понятиям», получив неизвестно откуда, удивляется Белинский, «вещий пророческий глагол, потрясающий сердца и восторгающий души», – неизбежно, можно сказать, автоматически становится «народным». Он – «полное выражение, живая летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины… поэтическая весть о том, как велика была несравненная, богоподобная Фелица киргиз-кайсацкия орды… как жили и были вельможи русские с своим неистощимым хлебом-солью, с своим русским сибаритством и русским умом; как русские девы своими пламенными взорами и соболиными бровями разят души и сердца орлов, как блестят их белые чела златыми лентами, как дышат их нежные груди под драгими жемчугами, как сквозь их голубые жилки переливается розовая кровь, а на ланитах любовь врезала огневые ямки!» (I, 48,49).