Литературоведческий журнал № 33 - стр. 24
Чуждо Гегелю и акцентирование индивидуальности, «внутреннего мира» как главной темы романа. Показательно, что уже определение романа как «современной буржуазной (бюргерской, гражданской – bürgerliche) эпопеи» выглядит полемично по отношению к Бланкенбургу, который эпос связал с «гражданином» (Bürger – т.е. человеком, ощущающим себя частью полиса или иного гражданского общества), а роман – с «отдельным» человеком. Роман, для Гегеля, изображает человека в обществе, в «прозе отношений (Prosa der Verhältnisse)».
В основе гегелевского представления о романе – произведенное им расширительное переосмысление понятия «прозы»: «проза» для Гегеля – уже не момент романной формы (общеизвестный и часто упоминаемый), но ключевая особенность современного мира, который изображается в романе (впрочем, историзацию понятия «прозы» производит уже Гердер, видя в ней форму выражения, сооответствующую позднему возрасту человечества). «Роман в современном смысле» предполагает «действительность, уже упорядоченную в прозу (zur Prosa geordnete Wirklichkeit)».
Проза современной жизни, конечно, неромантична, и здесь Гегель противостоит романтикам, утверждавшим, что «роман должен быть романтичным» и на этом основании критиковавшим современный социально-бытовой роман. Гегель различает романтическое (Romantisch) и романное (Romanhaft), которое и составляет содержание современного романа. Романное не противопоставлено у Гегеля романтическому, но представлено как итог трансформации, которую романтическое претерпело в «наше время»: «Случайность внешнего бытия преобразилась в твердый, надежный порядок буржуазного общества и государства»; средневековый рыцарь, сталкивавшийся со «случайным» миром авентюры, превратился в «нового рыцаря», который, «со своими субъективными целями любви, чести, тщеславия или со своими идеалами совершенствования мира», пытается противостоять миропорядку, но в конце концов «обламывает себе рога», «учится признавать истинное и субстанциональное» в обыденном мире и находит в нем свое место.
Таким образом, авантюрность (Abenteuerlichkeit) как компонент «романтического» в «романном» не исчезает, но «обретает свое истинное значение», а сам роман получает «свой действительный смысл» повествования о «годах учения», о «воспитании (Erziehung) индивидуума наличной действительностью»104.
Гегель был не одинок, когда увидел сущность романа в изображении процесса воспитания личности. Еще раньше (в 1810 г.) Карл Моргенштерн, профессор эстетики в университете Дорпата (Тарту), изобрел термин «роман воспитания» (Bildungsroman – применительно к романам в роде «Вильгельма Мейстера»), а в 1819 г., в лекции «О сущности романа воспитания», осмыслил роман воспитания как «благороднейшую» разновидность романа, «глубочайшим образом» выражающую саму сущность этого жанра в его «противоположности эпосу». Эпопея изображает «героя в большей мере воздействующим на внешний мир (mehr nach aussen wirkend), производящим важные внешние изменения в мире»; роман же в большей мере показывает, «как люди и обстоятельства воздействуют на героя», его главная тема – «постепенное формирование его [героя] души (Bildung seines Innern)». Изображая формирование (воспитание) героя, роман, посредством этого изображения, способствует и «воспитанию читателя (des Lesers Bildung)». Хотя, по Моргенштерну, всякий настоящий роман является в некотором роде романом воспитания, в качестве действительных образцов романа воспитания он выделяет «Агатона» Виланда и «Вильгельма Мейстера» Гёте, а также очерчивает возможность классифицировать романы в зависимости от того, на какую сторону души, человеческую способность они воздействуют: романы могут быть «интеллектуальными, моральными или эстетическими»; «философскими» или «романами об искусстве (Kunstromane)» и т.п.