Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений - стр. 87
Кроткая, вдоволь настрадавшись, все же бунтует. Когда в приступе минутной доброты муж купит ей два нарядных платья, она выхватит из пакета тонкое белое и демонстративно начнет протирать обновкой сухой пол; муж, глядя на дерзкую выходку, швырнет второе, вишневого бархата, в горящий камин. Одевшись нищенкой, Кроткая побежит к ближайшей церкви и на паперти, коленопреклоненная, будет просить милостыню – но муж найдет ее, изобьет и швырнет обратно в клетку. Когда измученную, в горячке, почти без сознания, он застанет ее поверженной на голом полу и в лохмотьях, только тогда в нем вспыхнет страсть: не снимая пальто и сапог, он грубо изнасилует жену.
После этого женщине ничего не остается, кроме подоконника у открытого окна, откуда она и шагнула с образом Богородицы в руках и, видимо, с радостью в душе.
Удалось ли картине показать героев Достоевского? Имеет ли отношение к повести мир двух безумцев, злобно терзающих друг друга?
Скорее, это мир авторов фильма, которые видят мир Достоевского крайне уродливым. Сюжет порезан – выброшено офицерское прошлое ростовщика и его обида на сослуживцев, зачеркнута и брачная жизнь семейной пары. Повесть Достоевского «дописана» – в сторону дикости, бытовых безобразий, клинического безумия; понадобились специальный реквизит и особый свидетель (клетка и священник). От литературного оригинала осталась лишь небольшая часть сюжета, искаженная посторонними лицами и вставными эпизодами[105].
Итак, среди восьми кинематографических героинь не оказалось ни одной, кто мог бы соответствовать точному (словарному) значению своего имени. Они и не кроткие, и не смиренные: они бунтуют, когда чувствуют несправедливость, обиду и унижение, различаясь только формой бунта – от недоброй улыбки, издевок и оскорблений в адрес обидчика до попыток измены и убийства. Ни одна из них не переступила черту и не стала преступницей, разве что в помыслах, но ни одна из них, обещая поначалу выполнять все, что прикажет муж, не сдержала своего обещания. Каждая из них на свой страх и риск пробует в своем бунте пределы допустимого, но ни одна из них не смогла найти другого выхода, кроме самоубийства – с образом в руках или без него. Гордости в них оказывается куда больше, чем кротости: и самоубийство оказывается самым сильным протестным аргументом.
В повести ростовщик старше Кроткой на четверть века – в экранизациях он бывает и моложе, и сильно старше: оказывается, дело вовсе не возрасте, а в характерах. Мучить безответную овцу может всякий – молодой и пожилой, статный и кособокий, меланхолик и холерик. Случиться такое чрезвычайное происшествие тоже может везде и всегда – «Кроткая» отнюдь не только петербургская повесть семидесятых годов XIX века; Париж середины ХХ столетия, старая Прага, неопределенного времени Грузия стали, помимо современного Петербурга, местами событий восьми экранизаций.